Нам попадаются только брошенные селения, вся округа прослышала о злодеянии Гарсии де Арсе, жители в страхе бегут, дочке моей Эльвире не нравится ночевать в этих пустых домах, которые пахнут призраками, а в одном мы даже нашли мертвого младенца. Пройдя еще несколько лиг вниз по реке, мы начали встречать мирно настроенных людей, индейцы здешних земель, носящих название Карари, меняют нам полные каноэ рыбы на ножи и зеркальца, а Торральбе даже подарили красивого разноцветного попугая. Губернатор Урсуа, с головой ушедший в любовные забавы с доньей Инес, к тому же время от времени дрожащий в ознобе лихорадки-куартаны, погрузился в меланхолию и пренебрегает своими обязанностями; вместо того чтобы взять проводников, знающих местность, упрямо слушает вранье бразильских индейцев, которых он притащил с собой из Перу, или того хуже — чушь, которую плетет матрос Алонсо Эстебан, восемнадцать лет назад проделавший этот путь вместе с первопроходцем Орельяной (передряги, выпавшие на нашу долю, похоже, окончательно лишили его рассудка), Алонсо Эстебан каждый день возвещает, что вот-вот появится страна Омагуас, поя на плоту, приветствует кайманов, словно своих старинных знакомых, а то запросто разговаривает со звездами. Алькальд Алонсо де Монтойя, который не по доброй воле отправился с нами, пытается еще раз взбунтоваться, оторваться от нас и со с воими людьми вернуться назад, в Санта-Крус-де-Капоковар, до которого пятьсот лиг; разумеется, губернатор Урсуа не дает ему это сделать, снова заковывает его в кандалы, а на шею надевает позорный ошейник, его сторонников он сажает на весла того судна, где плывет донья Инес; доброе сердце губернатора не позволяет ему убить Монтойю с дружками, что на его месте сделал бы я, дабы они сами меня не прикончили, как, без всяких сомнений, прикончат они тебя, Педро де Урсуа, если небу будет угодно. Там мы добираемся до земли Маникури, и тут у нас тонет последняя бригантина, остаются всего две плоскодонки, потому что третья прогнила, едва мы отплыли от острова Гарсии де Арсе, остальная наша флотилия — плоты и пироги как у индейцев; губернатор Урсуа назначил отца Алонсо де Энао викарием и судьей на все время плаванья и еще раз подтвердил свое обещание сделать его епископом страны Омагуас, другой наш священник, Педро де Портильо, впал в агонию от лихорадки и от досады, и нынче ночью мы предадим его земле, дабы он вручил свою душу Творцу.
Неожиданно начался голод. Богатые уловы первых дней — огромные пайче, мяса которых хватало на десятерых, бородатые багре или всевозможные кунчи, сардины, похожие на своих морских собратьев, паньи и пираньи, способные сожрать человека, обглодать до костей, — все куда-то исчезло и даже мелкие пираньи-людоеды больше не ловятся. Бечева вяло волочится по воде за нашими каноэ, стоит ей дрогнуть, как рыболов с силой дергает, и в воздух взлетает пустой крючок, если, конечно, он не зацепился за корягу или сухие водоросли. Мы не решаемся плыть в темноте и на ночь разбиваем лагерь на берегу, но тщетно мы ищем фруктовые деревья или съедобные плоды, эта суровая земля отказывает человеку в пристанище и пропитании, даже индейцы давным-давно ее бросили. Наши стрелки уходят в непролазные заросли сельвы и возвращаются с пустыми сумками, в одежде, изодранной колючками, с лицами, расцарапанными лианами, злые и усталые. Иногда им случается подстрелить безобразного, тощего стервятника или ящерицу со впалым скользким брюхом, или рахитичную обезьянку, как и они едва живую от голода. На четвертый день лишений люди начинают горько сетовать на просчеты губернатора, на его слабоумных бразильских проводников, которые ничего не предвидят, и на запахи свиного сала и изысканных кушаний, которые распространяет судно, приютившее донью Инес. Солдаты ропщут и сыплют проклятьями, теснясь вкруг огромного котла, в котором булькает отвратительное варево. Эти изголодавшиеся люди научились смаковать чешуйчатые лапки ящериц, поджаривать жаб, словно это кролики, жевать горькие корни, вызывающие понос, варить суп из седла и подошвы, а ведь безволосая обезьянка все равно что трупик ребенка, лицо Антона Льамосо становится грустным, когда он обсасывает детские косточки мартышки; а потом выпала честь быть поданными к столу и нашим верным друзьям — на шестой день не остается в живых ни одного пса, не услышим мы больше их преданного лая, а лошади, сеньор генерал?; губернатору Урсуа приходится произнести пламенную речь перед толпящимися на берегу солдатами, лошади для нас — самое священное, что будет с нами в царстве Омагуас да и в самой преисподней, если нас лишить лошадей?; именно так выразился Педро де Урсуа. Я не позволил дочке моей Эльвире страдать от голода, я вынул из сундука лепешки и разные фрукты, которые хранил там еще с Марикури, а Торральба, дабы подсластить ей ужин, пожертвовала своим попугаем, великодушный жест, которого я никогда не забуду. Я же, Лопе де Агирре, по правде сказать, не ел ни мартышек, ни собак, ни ящериц, ни змей, ни стервятников; чтобы не умереть, мне хватило, того, что растет на земле, — портулака и петушьего гребешка.
На девятый день голода на горизонте высыпали индейские хижины земли Мачифаро.
Индейцы земли Мачифаро толпятся на берегу, воинственно сжимая оружие, ты, Педро де Урсуа, решил не упускать случая, заодно поправить свою пошатнувшуюся репутацию, вернуть уважение солдат, освежить любовную страсть доньи Инес и добыть продовольствие для своих пожелтевших и отощавших людей; мы смотрим, как ты, выпрямившись, ступаешь на землю с развевающимся в правой руке белым полотнищем мира, пятьдесят стрелков под водительством Гарсии де Арсе вышли с тобой телохранителями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90