— Марсия!
Голос прогремел еще ближе.
— Знаю. Меня описывают как продажную девку, у которой руки по локоть в крови. Как родную сестру Клеопатры, Мессалины или Поппеи.
Калликст вглядывался в нее так напряженно, словно хотел что-то прочесть в ее душе:
— Ты то, что ты есть...
Теперь уже сама молодая женщина в свой черед оказалась захвачена врасплох. Она повторила задумчиво:
— Я то, что я есть...
И ему почудилось, будто се глаза сказали: «Спасибо, что не произнес приговора...».
— Марсия!!
На сей раз призыв прозвучал нетерпеливо, раздраженно. Тогда она с неожиданной лаской легонько провела ладонью по щеке фракийца, повернулась и мгновенно растворилась в ночном мраке.
Глава XX
В тот вечерний час термы Тита, воздвигнутые на месте прежнего Неронова Золотого Дома, были черны от заполнившей их толпы.
То был первый раз, когда Калликст сопровождал своего господина в бани. Он видел в этом подтверждение своего постоянно растущего престижа: роль, которую Карпофор отводил ему в своих делах, становилась все важнее. Конечно, кое-кто из рабов утверждал, что такое возвышение не обошлось без влияния Маллии. Он не брал на себя труда опровергать это. На самом деле его отношения с племянницей всадника складывались, мягко выражаясь, неровно, а с некоторых пор он изощрялся в поисках такой стратегии, которая позволила бы ему подвести дело к разрыву. Предприятие не из легких, ибо он знал, что сексуальные аппетиты молодой женщины не идут в сравнение ни с чем, кроме ее же собственной мстительности и взбалмошности.
— Смотри, как они все торопятся поприветствовать меня, — кудахтал Карпофор, переступая порог вестиария — помещения для хранения одежды. — Эти заносчивые патриции редко проявляют столько любезности к хомо новус — человеку без роду и племени, который вышел в люди.
— Но теперь-то вы стали сенатором. Не мне вам объяснять, до какой степени люди склонны лебезить перед вышестоящими...
Его господин бросил на Калликста косой взгляд. Ему вовсе не по вкусу пришелся потайной смысл, который он угадал в комментарии фракийца. Тем не менее, приходилось сознаться, что он прав. После его недавнего выдвижения с легкой руки Коммода он не мог не заметить — впрочем, с известным презрением, — как переменились окружающие в своем обхождении с ним.
Раздевшись, эти двое вошли в палестру, где начали с пробежки в тысячу шагов, высоко поднимая бедро на каждом шаге, — подвиг, к которому Карпофор принуждал себя перед каждым омовением. Песок дорожки обжигал ступни Калликста, который, труся вслед за хозяином, разглядывал там и сям разбросанные группы. Одни беседовали в тени портиков, другие загорали на солнышке или затевали партию в тригон, или «треугольник». Эта игра в мяч втроем то и дело прерывалась, когда мальчику-рабу приходилось бегать за мячом, упущенным одним из играющих. Когда, запыхавшись, игроки прекратили свои упражнения, Карпофор и его раб вошли в тепидарий. Почти тотчас какой-то человек подскочил к ним так проворно, будто только и ждал этого мгновения. Калликсту же показалось, что он где-то уже видел его.
— Сенатор! Позволь мне выразить тебе все мое восхищение! Наконец-то мне удалось увидеть воочию, как выглядит человек, в полной мере взысканный судьбой.
При этом физиономия небескорыстного льстеца приобрела подобающее случаю выражение.
— Я же и говорил тебе, Дидий Юлиан, что я — смертный, который на фортуну не обижается.
Не успел он произнести это имя, как перед взором Калликста ожили картины былого. Сколько же лет назад это было? Фуск, он сам, с ними Коммод... Все трое были тогда приглашены в гости к богатому патрицию.
Юлиан, по-видимому, его не узнал. Да и как бы он мог? Около десяти лет минуло. Властитель Рима, если бы столкнулся с ним, когда пировал у Карпофора, тоже, конечно, не обратил бы ни малейшего внимания на раба, которым он являлся. При воспоминании об императоре образ Марсии как бы сам собой естественно возник в его памяти. На самом же деле он оттуда и не уходил с самой той ночи, когда они повстречались в парке. Она-то наверняка и думать о нем забыла... А ростовщик между тем продолжал:
— А наши сограждане склонны забыть, что я оказывал республике не столь уж малые услуги. Как бы то ни было, император, пожалуй, просто выразил мне признательность, в конечном счете, это с его стороны жест довольно естественный.
— Ты слишком скромен, Карпофор. В любом случае могу тебя уверить, что я сам, равно как и вся римская знать, вечно будут благодарны тебе за то, что ты внес свой вклад в дело нашего освобождения от тирана.
— Надо полагать, ты имеешь в виду Перенния? Рискуя тебя разочаровать, скажу все-таки: знай, что я совершенно не причастен к его падению.
— Клянусь Геркулесом! А как же это возвышение до ранга сенатора? В тот самый вечер, когда наш Цезарь, наконец, открыл глаза на предательство своего префекта преторских когорт!
Карпофор разглядывал свои пальцы, унизанные перстнями.
— Моя роль ограничилась тем, чтобы устроить для императора и его приближенных неожиданное празднество. Конечно, может быть, то обстоятельство, что этот пир состоялся вдали от мест, находящихся под контролем преторианцев, благоприятствовал счастливому исходу дела.
— Разумеется, прекрасно, что император заметил другие ваши достоинства, — заметил Калликст. — А то ведь иные злые языки могли бы сказать, что один хороший обед превращает человека в сенатора.
Дидию Юлиану понравилось это вмешательство — он бросил на говорящего одобрительный взгляд.
— Это Калликст, — пояснил Карпофор, более чем довольный поводом положить конец спору, заведомо бесплодному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163