Калликст мысленно прикинул, какой путь проделал сей наряд, начиная с нитей, что пряли где-то на землях серов, а затем с немалым трудом и терпением переправили по внутренним морям в Египет, где над ними поработали руки неподражаемых тамошних ткачей, — и вот ныне шелк, наконец доставлен в Италию, в Остию. Ткань вроде той, из которой изготовлен этот кусок, верно, может быть оценена в двенадцать мер золота. То есть столько же, сколько получил бы рабочий за сорок тысяч дней своего труда. С ума сойти...
— А здесь-то! — рявкнул Марк, с размаху хлопнув по одной из переборок. — Одна тысяча двести модиев зерна!
— Это хорошо, — одобрил Карпофор. — Префект анноны доволен тобой.
Быстренько проведя осмотр всех своих товаров, ростовщик только после этого счел нужным посвятить Калликста в дальнейший план действий. Он заключался в том, чтобы перво-наперво выгрузить всю снедь и тотчас загрузить ее в один из огромных складов, которые во множестве имеются на окраинах Остии.
Зной был мучителен, и рабочие двигались вяло. Выгрузка первой партии зерна заняла около десяти часов. Чтобы управиться с одной тысячей двумястами модиев, потребовалось бы более двух суток.
Ночь над морем уже ветшала, разлезалась на клочья, подобно выношенной ткани, когда Марк пригласил Калликста малость освежиться. Фракиец колебался — хотя солнцепек и усталость изнурили его, работа давала возможность забыться, не думать о Флавии... и о прочем. Прервав эту лихорадочную деятельность, он опасался снова открыть свободный доступ всякого рода смертоносным помыслам. Тем не менее, он рискнул согласиться.
Они отправились вдвоем в «Слона» — один из бесчисленных портовых трактиров. Как только уселись, Марк заявил:
— Хочу тебя поблагодарить за это вознаграждение, которое ты мне устроил.
— Пятьсот денариев, пустяк...
— Пустяк?
Неподражаемый хохот загремел, выкатываясь из капитанской глотки:
— Для типа, вроде тебя, который миллионами ворочает, это, ясное дело, пустяк, но для такого простого моряка, как я...
Они сидели лицом к лицу, облокотясь на мраморную стойку, еще теплую от жары прошедшего знойного дня.
— Ты пойми, — продолжал капитан, — для меня важней всего обеспечить свое будущее. Мне бы отложить достаточно круглую сумму, да и в отставку, осесть где-нибудь. В Пергаме, на Капри, как знать? Семью завести, детишек. Посмотри на меня, взгляни на мои руки. Мужчины моей породы умирают раньше срока. Поначалу-то я морское дело любил, прямо до страсти, путешествия, неведомые края и все такое. В двадцать лет все неповторимым кажется. А в пятьдесят все утомительно. Кто я сегодня, скажи, Калликст? Полсотни лет за плечами, а потомства нет. Грустно. Есть, конечно, бабы — с Эгины, из Карфагена, разжиревшие на солнце, зажигательные, как чаша самосского, выпитая в полуденный зной. А дальше что? Тишина... Да мне ж много не надо, нет. Виноградник, ферму, и чтобы покой. Ты меня понимаешь?
Калликст рассеянно кивнул. Так бывало всякий раз, когда Марк возвращался из своих плаваний: его обуревала неодолимая потребность в душевных излияниях.
Потом он добрый час распространялся насчет женщин, о нынешних временах, о деньгах, политике и всего остального, без особой связи перескакивая с одной темы на другую. Тем не менее, поневоле приходилось признать, что в его рассказах всегда присутствовала некая завораживающая атмосфера, они настраивали на мечтательный лад.
Калликсту казалось, что он мог бы потрогать пальцами камни Александрии, он словно воочию видел ее широкие улицы, длинные, как реки, храмы в окружении цветущих садов, ему чудилось их незабываемое благоухание, воображение рисовало ему то капище египетского бога Сераписа, то Солнечные врата, но, прежде всего, огненную башню на острове Фарос, настолько сияющую, что, говорят, свет ее достигает земных пределов. И Антиохию в час сумерек, когда лезвия закатных лучей вонзаются в воды Оронта, превращая его в огненную стезю. И Пергам с его Акрополем, нависающий, подобно гнезду орла, над долиной Каика, зажатого меж крутых берегов. Марк все говорил, а в мозгу фракийца, пока он его слушал, вдруг зашевелилась безумная идея.
Надежды на освобождение, пробужденные в нем Карпофором, ныне представлялись довольно гадательными: в Империи со времени войн Марка Аврелия свирепствовал кризис, притом сложный, проявляющийся в самых различных формах. На востоке парфяне опустошили гигантские территории. В Дакии, в Паннонии дела обстояли не лучше, так же, как в Иллирии и Фракии — там учинили разор варвары и банды Матерна. К тому же после чумной эпидемии сильно поубавилось земледельцев. Нехватка продуктов повлекла за собой удорожание жизни, обрекая беднейшую часть населения на полную нищету. Коммод пытался бороться с этой напастью, установив твердые цены, превышать которые запрещалось, но эта мера оказалась не слишком действенной.
К тому же такое положение задевало и собственные интересы императора. Налоговые поступления значительно понизились. Отчасти он это компенсировал путем национализации таможни, тем самым, лишив фермерские сообщества, а стало быть, и дельцов вроде Карпофора весьма существенного прибытка. И, наконец, он только что принял решение уменьшить процент ссуд, что чрезвычайно облегчит участь должников, но заимодавцев поставит в досадное положение. Как при таких условиях честно заработать свой выкуп?
Внезапно голос Марка вывел его из задумчивости:
— Как погляжу, мои истории тебя больше не занимают?
— Совсем наоборот. Я увлекся твоим рассказом — сам отправился попутешествовать.
Придя в восторг от такого ответа, капитан впал в очередной приступ смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163