эти люди не исполняют никаких варварских ритуалов, никаких тайных кровавых церемоний. Они всего лишь жалкие подражатели и, главное, лицемеры. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть, как по окончании своих сборищ они прощаются, обнимаясь и именуя друг друга «братьями», но как только действо закончится, каждый тотчас занимает свое обычное место на общественной лестнице. Аполлоний возвращается к своим привычным занятиям, и те, кто является его протеже или клиентом, раскланиваются с ним все так же почтительно. Что до Эмилии, Карвилия и прочих, они берутся за свое дело, то есть снова превращаются в слуг. Ну и какой тогда смысл в этих нелепых сборищах? В этом фальшивом братстве?
Нет, ему решительно нет места среди римлян. Будь они хоть свободными гражданами, хоть рабами, у него никогда не будет с ними ничего общего.
В тот день — ненастный, февральский — холодный ветер завывал, обдувая Эсквилинский холм. Отослав прочь последнего из клиентов, Аполлоний, болезненно поморщившись, поднялся со своей удобной скамеечки из слоновой кости. Направился к одной из двух жаровен, которые, впрочем, больше дымили и воняли, чем обогревали залу, протянул к раскаленным углям окоченевшие руки с узловатыми старческими пальцами.
— Калликст, в такую погоду мне ничто не в радость. Я решил отправиться в термы, а ты меня будешь сопровождать. Слегка поплавать, посидеть в парилке — это пойдет на пользу такому старому пню, в какой я превратился.
Фракийца нагрузили целым ворохом каких-то флаконов, мазей, банных скребниц, салфеток, и они вышли из дому, когда водяные часы в атриуме выплюнули в небо несколько камешков, возвещая о наступлении четвертого часа.
Еще ни разу с тех пор, как они с хозяином впервые встретились на форуме, у Калликста не было повода выйти в город. Досадуя на себя, он чувствовал, что им овладевает нечто вроде лихорадочного возбуждения.
Они шли мимо бесчисленных лавчонок, где было полно всякой твари, столь же горластой, сколь разношерстной: брадобреи, трактирщики, торговцы жареным мясом, содержатели постоялых дворов, и все они до хрипоты призывали клиентов. Им попадались на пути и дробильщики золота, изготовлявшие золотую пудру; сдвоенные удары их деревянных молоточков звучали довольно забавно. Дальше — менялы, позванивающие кошелями, полными монет, над своими грязноватыми столиками. И тут замысел побега снова вспыхнул в его душе.
Да кто же его сумеет изловить среди этого беспорядочного кишения?
Сердце молотом забухало в груди. Мысль о ловцах рабов, всплыв, на краткий миг остудила его жажду воли, но он тут же, будто сам не свой, углядел в толпе прогалинку да и прыгнул туда. Он мчался. Он летел среди наемных домов, как ветер! Теперь его ничто не могло остановить.
Он юркнул в переулочек, ведущий влево. Бежал мимо мелькающих арок, сменяющих друг друга статуй. Оставил позади монумент какого-то всадника, фонтан, устремился прямиком вправо и наконец выскочил к реке.
Свежий ветер остудил его залитое потом лицо. Впереди — рукой подать — извивался среди холмов Тибр. Справа от себя он заметил мост, а еще — некое внушительное строение. Судя по его овальным очертаниям, он решил, что это, верно, один из тех цирков, где происходят гонки на колесницах, о которых так часто толковали рабы сенатора.
Подойдя к берегу, он засунул пальцы под тунику, подцепил свой рабский ошейник, без колебаний сорвал его и со всего размаха зашвырнул в текущие перед ним воды Тибра.
Неподалеку высилась стена, сложенная сухой каменной кладкой и увенчанная поверху пышной зеленью, обрамляющей также и массивные ворота. Под портиком играла стайка ребятишек. Толком не зная, что предпринять, он рискнул подойти поближе, привлеченный тенистой колоннадой. Но, сделав всего несколько шагов, вдруг застыл. Он не мог ошибиться: ворота украшали вделанные в древесину изображения колеса и лиры. Два символа орфического культа!
Расценив такое совпадение как добрый знак, он проскользнул вдоль стены и завернул в тошнотворно грязный переулочек.
Он в два счета достиг фасада этого дома и заключил, что сад, о наличии коего он догадался, простирается по ту сторону здания. В замешательстве он призадумался: если здесь происходят вакханалии, страж должен быть буколоем. Наверное, он мог бы ему помочь. Исполненный надежды, Калликст направился к воротам. И тотчас прямо ему в лицо выплеснулась теплая жидкость. Он поднял голову достаточно быстро, чтобы заметить силуэт, тотчас скрывшийся в амбразуре окна.
По щекам стекали капли. К своему ужасу он узнал едкий запах мочи. Какому-то бесстыднику вздумалось таким образом опорожнить свою ночную вазу. Превозмогая тошноту, Калликст обтер лицо рукавом и, поколебавшись, решил все же не отступать от задуманного.
Как только дверь открылась, он очутился в начале длинного коридора, разукрашенного изображениями скачущих сатиров, кружащихся в танце менад, силенов, музыкантов и прочего, все в дионисийском духе. В противоположном конце виднелся зеленеющий сад, весь в потоках солнечного света.
Пройдя несколько шагов, Калликст приметил слева дверь, на которой были выгравированы те же символы. Он постучался, потом сделал попытку сам ее отворить.
— Бесполезно. В этот час здесь никого не бывает!
Он вздрогнул так, будто гром среди ясного неба грянул у него над самым ухом. А неизвестный продолжал:
— Но что это с тобой? От тебя так пахнет... — он скорчил гримасу. — Тебе что, полный горшок мочи на голову выплеснули?
Перед ним стоял подросток в белой тунике, перехваченной льняным пояском, на голове у него была белоснежная повязка, на ногах — сандалии с ремешками, оплетающими голени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163