Пет, Марк, дружище, если хочешь получить остальное, придется благополучно доставить меня в порт. Сто пятьдесят тысяч сестерциев ждут тебя в Александрийской заемной конторе.
Капитан, насупив брови, посозерцал фракийца да и разразился своим знаменитым хохотом:
— Клянусь Полибием, второго такого хитрющего лиса, как ты, вправду не найдешь, обшарь хоть всю Галлию с Италией вместе! Ладно, так и быть. Но учти: если ты, когда придем в Александрию, попробуешь меня надуть — тут Марк для пущей наглядности обнажил остро заточенный кинжал, — я уж послужу тебе вместо брадобрея, а все знают, как я неловок в этом ремесле!
— Ну ясно, от тебя всего можно ожидать. Однако скажи... Калликст поерзал, устраиваясь поудобнее между двух небольших тюков с товаром, и лишь потом продолжил:
— Скажи, как вышло, что ты меня дождался? Ведь назначенный срок отплытия прошел. Когда я увидел «Изиду» на якорной стоянке, по правде сказать, думал, что у меня разум помутился. Неужели у такого разбойника, как ты, еще сохранился какой-то остаток человеческого сочувствия? Или уж так хотелось поживиться?
— Не обольщайся: я бы отплыл.
— Тогда почему?..
— Да ну, хватит трепаться! Ты лучше моего знаешь, что меня заставило подождать.
— Рискуя тебя разочаровать, должен признаться: понятия не имею.
— Вчера около полудня ко мне заявился бородатый малый, довольно молодой, с виду силач. Всучил мне тысячу денариев с тем, чтобы я отсрочил отправление, помедлил до вечера ид.
— Говоришь, он похож на атлета?
— Ага. Мне еще особо запомнился его поломанный нос.
— Наркис...
— Постой, он же мне еще письмо для тебя передал.
Калликст вытащил пергамент из его кожаного чехла, с лихорадочной торопливостью развернул. Почерк он узнал с первого взгляда.

КНИГА ВТОРАЯ
Глава XXXIII
Александрия, январь 187 года.
Солнце склонялось над Ракотисом — кварталом, где ютился местный люд, — и уже почти касалось холма Черепков.
Это самые тихие часы дня. В остальное время Александрия гудит, словно Вергилиев улей. Не в пример римским квиритам, чью склонность к безделью поощряли один за другим многие императоры, жителей Александрии обуревает лихорадочная страсть к наживе.
Их город являет собою средоточие морской торговли Востока, ее главный узел. Каждый год, чуть задуют муссоны, более сотни кораблей направляются сюда из Индии, одни предпочитают идти по проливу, другие по Красному морю до самого Нила, чтобы в самом сердце этого гигантского скопления хранилищ, прозванного «Сокровищницей», выгрузить свои пряности, шелка, слоновую кость и благовония.
Здесь-то и был порт приписки знаменитого зернового флота, так называемой Ситопомпойи: отсюда его корабли отправлялись в Остию и Путеолы, увозя на борту треть египетского зерна. Одновременно промышленная метрополия, имея с одной стороны Мареотийское озеро, а с другой море, пересекаемая протоками, связывающими ее с Нилом, не ограничивала свою всепожирающую активность одной только коммерцией. Повсюду открывались мастерские стеклодувов и лавки ремесленников. Это здесь изготовлялись папирусы и ладан, здесь ткали и выделывали шкуры, создавали произведения искусства, предназначая все это как для римских граждан, так и для нужд ханьского двора.
На закате дня александрийские улицы заполняла пестрая разноязыкая толпа: евреи — владельцы мануфактур и моряки со всего света, парфяне, которых всегда отличишь по их высоким колпакам, и полуголые египетские поселяне, ученые из музея, тащившие за собой целую когорту учеников, и неизбежные мытари-италийцы, зачастую взяточники, навязанные властью Цезаря и всегда ненавидимые. И среди всего этого, но тавернам, дворцам и захудалым портовым забегаловкам обильно рассеяны куртизанки, что обеспечили городу его репутацию гнездилища распутства и падения нравов.
Однако в этот вечер — случай исключительный — город почти вымер, так что на всем пути от храма Сераписа до улиц Кожевенной и Посудной лишь изредка встретишь прохожего. Для коренного александрийца тут, впрочем, не было ничего удивительного. На ипподроме сегодня бега, а неумеренная страсть к игре обуревала жителей египетского города с тон же силой, что и обитателей имперской столицы.
Некоторые лица более делового склада или менее фривольного нрава использовали эту передышку, чтобы осуществить планы, которые их заботили. Климент был из таких. Он как раз выбрался на рыночную площадь старого порта и с притворной небрежностью якобы праздношатающегося зеваки направился к книжной лавке своего старинного друга Лисия.
Перед тем как войти он приостановился, чтобы проглядеть объявления, приколотые к трухлявой створке двери, и с удовлетворением отметил, что «Moralis philosophiae libri» наконец имеются в наличии. Не медля более, он вошел. Помещение состояло из двух небольших комнат, все степы которых были сплошь заставлены этажерками, доходящими до потолка. Вот место, куда он заходил с неизменным удовольствием. Какие-то покупатели изучали пергаменты, другие с жаром спорили о литературе. Над их головами в лучах яркого света мирно витала золотистая пыль.
— Господин! Как я рад тебя видеть!
— Лисий, ах, Лисий, друг мой! Сколько раз тебе повторять, что не надо звать меня господином? Это смешно. Я тебе больше не господин, и ты мне не раб.
— Я знаю, знаю, господин... Да что ж поделаешь? Даже на миг не могу представить, как мне называть тебя иначе. И потом, «господь», «господин»... Разве апостолы не так обращались к Учителю?
— Лисий, ты не апостол, а я не Учитель! Давай лучше поговорим о «Moralis philosophiae libri». Как я понял, они, наконец, появились в продаже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163