Здесь я должен был испытать свои силы – хотя в тот момент, когда я оказался у его ворот, силы оставили меня.
Заходящее солнце заливало своим холодным багрянцем дома, башни церквей и деревья, заполонившие город. На окраинах фабричные трубы дырявили небо тонкими струйками белесых дымков. Откуда-то слышался отдаленный гул – словно в улье гудели пчелы.
Сердце мое сжалось не то от страха, не то от радостного предчувствия, что я так близок к достижению своей цели.
Опустившись на верстовой камень, я глядел на город, пока над ним не зажглись звезды и на улицах и дворах не замерцали крошечные огоньки.
Решил переночевать в предместье и войти в Бухарест вместе с победным сияньем восходящего солнца. Сказано – сделано. Постучался в первый попавшийся дом и попросился на ночлег.
– Откуда идешь?
– Из Джурджу.
Старик, вышедший к воротам, окинул меня подозрительным взглядом – не бродяга, не злоумышленник ли перед ним. Помедлив, впустил.
– Входи.
– Спасибо.
– Издалека будешь?
– С верховьев Дуная.
– Устал небось?
– Немножко.
– Ладно, старуха приготовит тебе постель во дворе.
– Я могу вам заплатить за ночлег.
– Денег, милок, не берем, у нас не постоялый двор. А коли при себе деньги есть, попридержи. Завтра пригодятся.
Кусок хлеба, который старик мне предложил – черного и твердого как камень, с отрубями и соломой пополам, – показался мне слаще меда.
– Такой вот хлеб и едим, милок, да и его не всегда достанешь. Что делать – война…
– А что, хороший хлеб.
– Хороший! Врагу бы им подавиться! Сильно же ты, однако, проголодался, ежели такой хлеб хвалишь.
– Это верно. Аж живот подвело…
– Бери еще ломоть. Мы его, прежде чем глотать, долго жуем, чтоб всю сладость и горечь почувствовать. Военного времени хлеб, ничего не скажешь…
По шоссе двигались пепельно-серые тени.
– Немецкий патруль.
– И часто они ходят?
– День и ночь ходят, милок. Народ тут смирный. Притаился народ. А они все равно боятся. Правда, в центре время от времени случаются стычки, порой мятежи. А в предместье все тихо. Ничего не скажешь. Но немцы боятся. Все равно им придется уйти.
– Когда же?
– Когда войну проиграют. Не могут они не проиграть. Несправедливо было бы.
– Войну выигрывает кто сильнее.
– Сначала была у немцев сила. А теперь нет. Гибнут на фронтах. Вон у них сколько фронтов… Гибнут, милок, и слабнут…
В свое время, задолго до того, как наняться работником к помещику Аризану, барину со стеклянным глазом, я прочел несколько книг про Бухарест, где рассказывалось, какую жизнь ведут люди в этом городе. Если бы я поверил всему, что там говорилось, мне давно уже надо было бы бросить свою затею. Потому что во всех этих книгах твердили одно и то же: большой город быстро убивает всякого, кто приходит из деревни в надежде найти здесь прибежище. Большой город, как гигантский дракон, разрывает в клочья несчастного, попавшего ему в пасть… Коли уж ты родился в деревне, там и живи до конца дней: город для горожан, таким и должен остаться. А ты, деревенщина, если захочешь попытать удачи в городе, сгниешь, не сумев приспособиться, а в лучшем случае – пополнишь ряды неудачников, устроишься кое-как и будешь до конца дней влачить жалкое существование.
А потом – неужели ты бросишь зеленые травы полей? Забудешь про шелест рощ? Чтоб запереть себя среди кирпичных или каменных стен и никогда уже не ощутить на лице ласкового дуновения ветерка?
В городе дождь похож на плач, а в деревне, когда струйки дождя распущенной косой оглаживают нивы или пашни, они поют страстную песнь жизни.
Неужели ты оставишь деревню, чтобы никогда не любоваться ни с чем не сравнимой красотой белой метели, проносящейся по полям и бескрайним снежным просторам? Как можно уйти оттуда, где так много солнца, воды и воздуха, чтобы похоронить себя среди мрачных стен? Да можно ли отринуть все это?
Ох, литература… литература…
– Бывают книги, говорящие правду, и книги, которые ее скрывают. Помни об этом, Дарие…
– Помню… Я ведь и сам изведал красоту полей и лесов. Великолепие голубых озер и небес. Знаю, как поет дождь и свищет белая вьюга, знакома мне и бескрайность степи, скрытой серебристым одеялом снегов…
Если бы я был жеребцом или теленком, козленком или воробышком, тогда, наверное, мне больше нечего было бы и желать.
Но я человек.
А в человеке возгорается искра.
Кто ее зажигает?
Зачем?
Скажи, ты можешь довольствоваться травой?
Можно бегать по ней босыми ногами.
И ноги становятся мокрыми от росы.
Пока ты ребенок, тебя радует это.
Но разве можно питаться только травой?
Ведь даже трава не принадлежит тебе.
А какое чудо – лес! Кому это знать лучше меня? Мне знакомы там и деревья, и птицы.
Ты думаешь, деревья похожи одно на другое?
И ветви?
И все листья одинаковы?
Ошибаешься.
Даже люди между собой сходны больше, чем деревья, ветви и листья.
Ты небось думаешь, что все птицы или букашки в лесу одинаковы?
Сходи и посмотри…
Очарование леса не сравнимо ни с чем.
Я знал все его тропки и чащи.
Знал, любил и понимал все его голоса.
Голоса птиц и деревьев.
Голоса трав и полян, писки его зверюшек.
Послушайте сказку, которая и не сказка вовсе.
– Сбегай, Дарие, в лес, набери в шапку грибов, нечего в котел бросить.
– Бегу, мама.
– И хворосту охапку прихвати.
– Ладно, мама.
Я подымаюсь на холм, пересекаю поле, добираюсь до леса и вхожу под его сырую прохладную сень. Ищу грибы. Недавно прошел дождь, и грибов полным-полно. Я кладу их в подол рубахи. Подбираю в траве тонкие, полусгнившие ветки. Свищут дрозды. Выкрикивает свое имя кукушка. Набегает ветер, и в лесу подымается гул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188