Женщина ответила с вызовом, не подымая глаз от корыта:
– Здесь…
– Он дома?
– Нету его дома. В церкви. На крещенье.
– А попадья дома?
– Дома. А какое у вас к ней дело?
В присутствии женщины, которая даже не соизволила взглянуть в нашу сторону и говорила холодным, надменным тоном, отец тотчас оробел.
– Да вот… Священник мне сын…
Только тут женщина удостоила нас взглядом.
– Как так сын?
– Да. Георге мой сын…
– Может, и сын… Откуда мне знать?
Она снова нагнулась над корытом и принялась с еще большей злобой тереть пятна зеленоватым обмылком.
– Небось деньги просить явились?
– Приехал повидаться…
– Повидаетесь. Прошу в дом к попадье…
Мы отворили дверь и вошли в комнату. Женщина с длинными, желтыми пшеничными волосами и с белым как бумага лицом лежала на железной кровати, застланной шерстяным одеялом, держа возле груди младенца, который, кажется, спал. В углу комнаты спал в корытце ребенок постарше.
– Добрый день, Мариоара…
– Добрый день…
Отец стянул с головы кэчулу и мял ее в руках, не зная, что сказать.
– Вот, приехали повидать Георге. И на тебя поглядеть.
Только теперь женщина с любопытством взглянула отцу в лицо.
– Вы мой свекор?
– Да.
– А это Дарие?
– Да! – ответил я, обрадовавшись, что красивая жена моего брата знает о моем существовании.
– Садитесь. Усаживайтесь поудобней. Скоро и Георге придет. На том краю деревни женщина родила, ребенок, видно, до завтра не доживет, вот крестная и позвала Георге в церковь, дитя окрестить.
– А что, у вас уже второй?
Год назад мы получили от брата письмо, где он сообщал, что у него родился сын.
– Да, позавчера девочка родилась.
Заметив, что мы ищем, где бы присесть, она подобрала ноги и освободила местечко на кровати.
– Снимайте ваши пальто.
Я стащил пальто. И остался в старой фуфайке, продранной на локтях. Отец так и сидел в своем зипуне, потому что под ним у него не было ничего, кроме рубахи.
Пол в комнате был желтый, глиняный. В углу – печь, от которой шло тепло. Стекла запотели, и когда я взглянул в окно, то ничего не увидел. Из сеней доносились плеск воды в корыте и ворчание женщины, согнувшейся пополам, она словно чертыхалась сквозь зубы. А может, мне это только показалось. Женщины часто бормочут себе под нос просто так, как медведи.
– Это ко мне мама пришла на днях. Помогает. С двумя детьми, да еще после родов, одной трудно.
– А когда уходишь в школу, с кем дома детей оставляешь?
– До недавних пор была у меня девушка. Но приехали родители и забрали, нашли место в Плоешти у более состоятельного хозяина. А сама я сейчас в отпуску на три-четыре недели, пока ребенок немножко подрастет.
Глаза ее смеялись, а прекрасное лицо излучало ясный свет. Такая молодая! И уже двое детей… Начало неплохое…
Заслышав, как кто-то отирает с обуви грязь перед домом, я уже понял – это мой брат.
Когда я его видел в прошлый раз, ему было двадцать лет, и он был такой красавец! С тех пор прошло немало времени, но я не забыл его лица.
Он вошел и поспешил к нам – обнял и расцеловал. Высокого роста, в длинной изношенной рясе. Этот молодой мужчина носил длинную бороду, в которой прежде времени заблестели серебряные нити. Лицо уже не было светлым, как когда-то, – побледнело, даже чуть пожелтело. Он снял с головы кэчулу, и я заметил, что волосы его тоже кое-где побелели. Сразу было видно, что брат мой хоть и стал священником, но состояния не нажил, и неизвестно как сводил концы с концами, если сводил вообще.
– Я хотел кой-что сказать тебе, Георгицэ…
Отец вышел с ним на улицу. Брат тотчас вернулся, шепнул что-то жене. Она кивнула, и брат направился к извозчику, ждавшему возле лошадей:
– Потерпи уж, завтра-послезавтра заплачу…
– После дождичка в четверг… Откуда возьмешь-то, батюшка? Ты ведь, горюшко луковое, гол как сокол…
Извозчик говорил громко. Нам все было слышно. Сердце у нас сжалось…
Мы гостили два дня, и все это время нам было грустно. Когда брат уходил с отцом из дома – то в примарию, людям показаться, то в село по своим делам, – теща, не смущаясь моим присутствием, все время зудела:
– Батька-то не зря к нему приехал. Чтобы тот ему денег дал. За деньгами приехал…
– Оставьте уж, мама. Помолчите…
– А чего мне молчать, Мариоара? За деньгами и приехал. Ему вынь да положь… Не за милостыней небось… Крестьяне, они все такие…
– Прошу вас, мама, оставьте… Замолчите, ведь паренек все слышит…
– Потому и говорю, пусть слышит… Пусть слышит… Эй, ты, слышишь аль нет?
– Слышу, тетушка. Слышу. Не глухой…
– А ты еще и нахал – на самом рубахи нет, а как оголодал – так сразу и к брату…
– Я все ему передам, тетушка, не беспокойтесь, все передам, что вы про нас говорите. Да еще и от себя прибавлю…
– Дарие!
– А что она меня доводит!..
– Ее ведь тоже бедность замучила. Она ведь еще пятерых содержит, все учиться уехали, и все одна, с тех пор как отец умер…
Умерший недавно священник Раду, о котором говорит Мариоара, кротко улыбался с фотографии, висевшей в деревянной раме на стенке, возле иконы божьей матери. У него была пышная борода до пояса.
– Наверно, у попа Раду борода рыжая была?
– Рыжая. Кабы не рыжая, я бы за него и замуж не пошла. Этим меня и завлек. А то бы я лучше за попа Илие вышла, из Урлацы. Тот и до сих пор живет-поживает, похаживает да черную бороду поглаживает. Помирать не торопится, не то что мой Раду-неудачник.
– Мама!
– А что? Не так? Поп Илие не живет, не похаживает? Живет-похаживает! Черную бороду не носит? Носит! Все так!
Я рассмеялся. Бабка тоже улыбнулась. Что бы ни слетало с ее языка, была она вовсе не злая женщина. Бедность мучила ее и раньше, а после смерти Раду и того пуще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188