Он приказал трубить в трубу и объявить, чтобы крестьяне с женами и детьми выходили на улицу, он-де всех простит и хочет только, чтобы все село собралось у примарии, где он, полковник, скажет несколько слов. Когда крестьяне вышли на улицу, солдаты согнали их к примарии и окружили. Полковник явился верхом на коне, в сопровождении офицеров. Рядом – правая рука полковника, – капитан Кантакузин.
– Выйдите вперед все, – крикнул полковник, – кто принимал участие в бунте!
Крестьяне теснее прижались друг к другу, никто не сделал вперед ни шагу.
– Я приказал выйти вперед всем, кто принимал участие в бунте. Вы что, не слышали?
– Да слышали, господин полковник, – ответил дядя Уцупэр, – в селе бунт начал я…
Он вышел из толпы. Не снял кэчулы, и она торчит у него на затылке – старая кэчула с разорванным верхом, вытершаяся от долгого служения.
– Я тоже была с бунтовщиками, – сказала тетушка Уцупэр.
И стала рядом с мужем.
– И я там была! – закричала Дица, моя двоюродная сестра с заячьей губой.
Вся толпа подалась вперед. Сомкнулась вокруг Уцупэров.
– Напраслину на себя возводят, господин полковник. Не они одни бунтовали. На бунт мы все сами пошли, все село, которое ты обобрал и ограбил…
– Что такое?! Кто это там распустил свой дерзкий язык? Подойди-ка поближе, покажи свою наглую рожу!..
– Я не только рожу, барин, я тебе и спину могу показать.
Говоря это, Раду Турку подошел ближе к полковнику, скинул с себя залатанный кожух. И все увидели его голую, темную, заросшую волосами кожу, туго обтянувшую ребра.
– Погляди на мою спину, барин… Всякие на ней знаки. Есть и от вашей милости, еще с тех пор, как я парнишкой был. Другие оставил на спине пес этот, Филип Писику. Есть тут и жандармский след – за песенку на свадьбе, которую сочинил покойный сын Уцупэров…
Замолчал Раду Турку, а все село глядит на его спину, испещренную глубоко врезавшимися в кожу шрамами, спину человека, который не ждет пощады.
– У нас у всех спины так расписаны, барин! – Глаза крестьян горят, словно раскаленные угли.
– Убивать, так всех, раз уж мы в твоих руках!
– Всех убивай, кровопийца! – кричит тетушка Уцупэр. – В этот раз мы поднялись не больно раздумывая. Смотри, в другой раз обдумаем все как надо…
– Они посходили с ума, господин полковник, – слышится голос капитана Кантакузина.
– Забыли о боге, забыли о святой церкви, – вторит ему поп Митицэ Лунческу, поглаживая подстриженную холеную бороду. – Поддались наущению дьявола…
Солдаты, прибывшие из Верхней Молдовы, уставились в землю. Командиры взбадривают их кулаками.
Полковник стиснул челюсти. Плетью из воловьих жил хлестнул по согнутой спине крестьянина. Лопнула кожа. Брызнула струей кровь. Человек без стона рухнул наземь.
Вынул платок полковник. Вытер со лба пот.
– Прочтите список мерзавцев, капитан!
Кантакузин прочел донос, написанный попом на листке, вырванном из большого церковного часослова. Из толпы вывели двадцать человек. В том числе и моего дядю Прекупа Урбана Уцупэра.
Школа в Секаре расположена напротив примарии, через дорогу. Всех арестованных отвели к школе и поставили у стены плечом к плечу.
Крестьяне смело смотрели в глаза полковнику.
– Капитан, примите команду над карательным взводом!..
– Я думаю, лучше нам самим расстрелять их. Я имею в виду себя и младших чинов. Солдаты что-то в землю уставились. Не вышло бы какой беды.
– Согласен.
Кантакузин выкрикнул младших чинов. Из рядов вышли унтеры, старые армейские служаки. Спешился и капитан. Бунтовщиков, стоящих у стены школы, взяли на прицел…
– Огонь! – приказал полковник.
Упало семь человек.
– Огонь!.. – снова скомандовал полковник.
Упало еще двое.
– Сволочи! Разучились даже по мишеням стрелять. Стреляйте в упор!..
В конце концов расстреляли всю группу.
Пронзительно и надрывно заголосили женщины. Но не разомкнулось солдатское кольцо. Никому не разрешалось уйти. Все должны были оставаться на местах и смотреть на расправу. Последним погиб дядя Уцупэр. Пока стреляли издалека, пули летели мимо, не задевая его. Он кричал во весь голос:
– Нас вы расстреляете! Расстреляете еще многих. Но вам не расстрелять весь народ, который вы подмяли под себя и теперь сосете его кровь, мироеды… Ну, что таращишь глаза, полковник?.. Больше моей жизни ты уже ничего с меня не получишь… А смерти мне бояться нечего, если уж не побоялся той каторжной жизни, которую пришлось терпеть.
Опять засвистели пули. Младшие чины стреляли скверно. У них дрожали руки.
Голос Уцупэра уже гремел над толпой:
– Придет и твой черед, полковник, своей кровью заплатишь за нашу кровь! Своей и всего вашего отродья! Все поплатитесь…
Кантакузин рассвирепел. Он подошел к Уцупэру вплотную и выстрелил в упор. Тот рухнул наземь, а капитан выпустил в него еще несколько пуль…
Толпа загудела. Мужчины, женщины, дети подбирали с земли комья и камни. С бранью швыряли их в полковника, капитана и тех унтеров, что стали палачами.
Один камень угодил полковнику в лицо. Разъяренный вояка приказал унтерам стрелять по толпе. Солдаты самовольно разомкнули цепь.
– Бегите! – крикнул кто-то.
Народ побежал. Загремели выстрелы. Крестьяне бросились врассыпную. Но не все успели убежать. Семнадцать человек остались лежать, уткнувшись лицом в пыль, заснув вечным сном, – восемь мужчин, три женщины, шестеро детей. Солдаты свалили всех в одну кучу. Всех – и расстрелянных возле школы и убитых в толпе. Вырыли широкую и глубокую могилу. Рыли понурившись, не поднимая головы. Похоронили кучей в общей могиле на окраине села, у дороги, ведущей в Турну, чтобы всяк проходящий не забывал, что значит подняться против господ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188