Мы жмемся поближе к огню. В той стороне, где Белиторь, тоже замерцали огоньки – два, три, четыре. Засветились костры и около Караванца. Тоже небось парнишки вроде нас вышли в ночное…
Мы срезаем в кустарнике прутья и делаем шампуры. – Насаживаем на конец початок. И печем початок над углями, не забывая подбрасывать в огонь навоз.
Нас восемь. Мы испекли сорок початков и сложили их горкой. Принимаемся за еду. Сначала Авендря выделяет нашу долю. Себе откладывает пятнадцать. Початки еще горячие, жгутся, и очень вкусные. Зерна сочные, сладкие. Мы наедаемся до отвала. Хочется пить. По жнивью топаем к роднику. Это ниже по долине. Возле родника растет тополь. К его стволу много лет назад кто-то прибил икону. Когда-то она блестела, теперь потемнела от дождей. От гусениц на изображении святого остались грязные подтеки. Тощий Христос теперь не только распят гвоздями, но и прикручен к кресту веревками.
Напились. Тутану знай крутится возле Авендри. Вместе с Гынгу.
– Д-д-дя-а-дя Ав-в-вендря, ар-б-бузов п-п-оедим?
– Ну, раз уж тебе так охота…
Мы устраиваем совет. Поблизости от бахчей под навесами сидят сторожа. Нужно ехать на лошадях, чтобы в случае опасности ускакать.
У Авендри в руках палка, у нас только прутья – подгонять лошадей. Раз уж мы идем красть арбузы, всем нужны палки. Нож у одного Авендри. Мы срезаем в кустарнике палки. Теперь все вооружены. Садимся на лошадей и едем к бахчам. Вот и бахча. Мы с Ицику остаемся на меже и держим за уздечки лошадей. Четыре – я, четыре – Ицику. Лошади стоят тихо, не ржут. Только втягивают ноздрями воздух. Теплый пар от их дыхания щекочет мне лицо. Остальные налетчики ползком крадутся по меже. Они так сжались, что почти не видно, как они ползут. Нам не страшно. Не слыхать ни собачьего лая, ни человеческих голосов. Кажется, что бахчу никто не охраняет. То-то набьем себе нынче пузо арбузами и дынями. Мы уже снова проголодались…

Сереет ночное небо. Месяц, по-прежнему тусклый, взбирается все выше по небосклону. Стрекочут кузнечики. Сверху доносится жалобный крик журавлиной стаи: курлы-курлы-курлы. Их плач напоминает человеческий.
– Бах, ба-бах!..
Две короткие молнии – два выстрела разрывают ночь. Арбузные воры со всех ног мчатся к нам. Вот они, пять призрачных теней. Позади слышны голоса:
– Эй, чего лезешь?
– А то и лезу! Ты ведь чуть меня не подстрелил.
Короткий удар – словно по набитому мешку. Ни стона, ни звука в ответ. Шестой член шайки возвращается не спеша. Это Авендря. Подходит к нам. В рубахе полно арбузов и дынь…
– А где ваша добыча?
– Сорвать-то мы сорвали…
– Ладно, погрызете после меня корки…
Мы влезаем на лошадей и возвращаемся к кострищу. Костер еще дымится. Мы раздуваем огонь. Пламя своими крыльями разгоняет тьму.
Дыни, добытые Авендрей, оказались недозрелыми и горькими. Он вспарывает их, откусывает и швыряет через плечо. Арбузы крошечные, с кулачок. И тоже незрелые. Авендря пробует их и тоже выбрасывает…
Стреноженные лошади щиплют траву неподалеку. Мы растягиваемся на травяной подстилке, надвигаем кэчулы поглубже на уши. Авендря уже спит.

В нашем селе нет суда. Есть только станция и почта. Суд – через два села от нашего, ниже по Кэлмэцую, в Кырлигаце. Судья наведывается к нам в пролетке раз в неделю. Писарь достает из шкафа дела, раскладывает их на столе. Судье приходится заниматься всякими пустяками вроде кражи кур, овец, драк между родственниками и изредка – земельными тяжбами. Более сложные дела он передает выше, в суд Турну.
Судья – человек молодой. Красивый, смуглолицый. Жену его зовут Агрипина. Бабы промеж себя кличут ее Пипина… Это нас не касается… Люди говорят, что судья понавез сундуков с книгами и, когда ему не надо в суд, сидит дома, уткнувшись носом в книжку, словно помешанный. Обвиняемых он чаще журит, а не судит.
Голос у судьи мягкий, сладкий.
– Кто истец? – спрашивает он.
– Гогу Линкэ, – отвечает писарь.
– А ответчик?
– Стоенеску.
Стоенеску – это настоящее имя Авендри. Нику Стоенеску…
– А в чем иск?
– Кража кур.
В примарии полно народу. Линкэ и Авендря выходят вперед.
– Зачем же ты украл чужих кур?
– Это уж вы сами разбирайтесь, господин судья…
Авендря никогда не признается. А у истца никогда не хватает доказательств. Тяжба затеяна только по подозрению. Но без доказательств осудить нельзя. Авендря выходит сухим из воды, отделавшись парой оплеух, которые влепил ему на допросе Мъелушел.
Вот входит Чокоша. Вместе с матерью Унтурикой. У Чокоши спина словно переломилась. Ей семьдесят лет. Все дети ее, сыновья и дочери, умерли от чахотки. Выжил только один сын. Давно помер и муж, тоже от чахотки. Она его даже и не помнит.
Хозяйство Чокоши – как раз напротив примарии; у нее большие дома, коровы, прислуга. Есть у Чокоши и земля, и виноградники. В сараюшке, что в глубине двора, доживает свою жизнь Унтурика, мать Чокоши, ей скоро стукнет сто лет, как и деду Бурдуле.
Чокоша подала на свою мать в суд из-за земли. Чокоша – ее единственная наследница. Других наследников у Унтурики нет. Унтурика обещала оставить ей землю после своей смерти. Но Чокошу это не устраивает. Она хотела бы получить землю прямо сейчас, по соглашению, скрепленному в суде. Адвокат посоветовал ей начать тяжбу. При суде есть адвокат – Викэ Джорджеску. Он всех подряд подговаривает судиться. Бывает, в ответ ему смеются прямо в лицо.
– Это чтоб мы работали, а ты с наших трудов доход имел?..
Но иногда его слушаются и возбуждают дела. Ответчик тоже едет в город за адвокатом. Так повелось, что на суде против Викэ Джорджеску выступает всегда один и тот же адвокат – Овидиу Урсу из Руши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188