— Святой Олав, помоги мне! — прошептала она. — Ты тоже однажды пережил это, пытаясь служить Христу, не отказываясь при том от высокомерия и жажды мести.
И она снова вернулась к прерванной молитве:
— Sanctificetur nomen tuum…
Благоговела ли она в действительности перед Господом? Покончила ли она в глубине своей души с языческой жаждой мести и ненавистью?
Мысли ее обращались к прошлому, останавливаясь на полпути; они устремлялись к тому времени, когда жажда мести стала в ней затихать. Сначала она отшатнулась от этих воспоминаний, стараясь их забыть. Но сомнений быть не могло, и она узнала саму себя — с облегчением и смущением.
Это было в первое время ее замужества. Ощущение того, что она должна отомстить, страх, что Эльвир вернется и накажет ее за то, что она не чувствовала отвращения к Кальву, — все это было сильнее в ней, чем жажда мести. И только тогда — теперь она понимала это, — когда для нее стало ясно, что Кальв никогда не займет место Эльвира, только тогда жажда мести захватила ее.
Некоторое время она размышляла об этом; забыла ли бы она об Эльвире и мести, если бы Кальв стал для нее тем, чем был для нее Эльвир? Или если бы она вышла замуж за Сигвата…
Ей пришло в голову, что даже после смерти сыновей ни ненависть к королю Олаву, ни верность Эльвиру не помешали ей отдаться человеку, который был близок к конунгу.
Женщина должна быть верной; она должна всю свою жизнь оплакивать Эльвира. И теперь она начала думать, не была бы она верной лишь тогда, когда это шло ей на пользу? Еще будучи девушкой на Бьяркее, она соблазнила… как же его звали?.. Эрика Торгримссона, а потом забыла о нем ради Эльвира. Она наверняка изменила бы Эльвиру с Сигватом, если бы Эльвир вовремя не дал ей понять, как много она потеряет.
В конце концов она поняла, что это вовсе не Эльвир стоял между ей и Кальвом. Это была ее похоть, толкнувшая с объятия Сигвата. Она застонала…
Чем она была лучше самки животного? Разве искала она что-то иное, кроме самоудовлетворения и безопасности для своих детей?
Она пришла в ярость.
Нет, она ничем не хуже других! Хелена назвала саму себя кошкой, и была совершенно права. Даже боги не были верны друг другу, даже Фригг Идун отдалась убийце своего брата, и не было такого бога или эльфа, с которым Фрейя отказывалась делить постель.
И все-таки…
В голове ее перемешалось все: раскаяние, покаяние, христианство, боги и богини, ненависть, похоть и жажда мести — все это кружило и вертелось в голове, словно мельничное колесо. И во всем этом не было ни начала, ни конца, ни путеводной нити, ни смысла…
Однажды она почувствовала, что Бог освятил ее любовь к Эльвиру, что она и теперь может любить его, находящегося на небе. И такое чувство не могла испытывать самка.
Она села на скамью, закрыв лицо руками.
Мысли постепенно затихали в ней, и наконец она ощутила глубокую тоску по миру.
Когда-то на земле царил мир, до того, как Один выпустил ненависть и несчастья. Когда-нибудь снова воцарится мир, когда человечество погибнет в борьбе с Рагнароком, а из моря народится новая земля. И тогда на суд явится сам Всемогущий…
Знаю я, вижу, как снова возникнет,
Вновь зеленея, из моря земля.
И она снова услышала голос Эльвира, произносящий эту песнь, самую любимую им…
Уронив на колени руки, она медленно подняла голову; наконец-то в мыслях у нее наступил просвет.
Свет в ее душе становился все сильнее, и желание обрести мир в душе смешивалось у нее с христианским призывом к миру; это просветление напоминало восход солнца после стиклестадской битвы.
Наконец-то солнце засияло для нее; свет, Божий суд и мир слились воедино; и она приняла Божественную любовь ради своих сыновей.
Эльвир говорил ей о просветленной Божественной любви, когда они были вдвоем в стейнкьерской церкви. И она чувствовала, как ее собственная любовь к Эльвиру устремляется к небесам и становится непостижимой. И теперь она поняла: любовь, порожденная в ней плотским желанием, была увлечена к небесам штормом его мысли, оставляя далеко внизу тягу к удовлетворению.
И она поняла, что Эльвир дал ей величайший дар: способность любить. Он ожидал, что она возвысится до него, почти принуждал ее к этому. А потом указал ей дальнейший путь.
И она была твердо уверена в том, что он по-прежнему любит ее. Но эта любовь не требовала, чтобы она не отдавалась Кальву целиком. Эта любовь не была завистливой. Эта любовь не преследовала эгоистических целей; в его любви не было больше стремления обладать ею как женщиной; своей любовью он желал ей и Кальву всего самого лучшего, что может принести брак в глазах людей и в глазах Бога.
И новое учение, христианство, смешивалось в ее душе с чем-то изначальным, не имеющим отношения ни к вере в богов, ни к мести и ненависти. И она поняла, что Эльвир тоже прошел через это. Призыв Христа к миру и любви нашел отклик в его собственном стремлении к миру; именно это так неуклонно влекло его к христианству.
Она понимала, что должна следовать по пути, указанному им; она должна была просить Бога о том, чтобы он очистил ее любовь от эгоизма и похоти и дал ей мир.
— Adveniat regnum tuum…
Эта молитва не была уже больше чужой; это было ее собственное желание очищения перед Богом, желание того, чтобы царство Божие воцарилось в мире и в ней самой.
Это было похоже на чувство восторга. Запрокинув голову, она воздела руки к небу.
— Fiat voluntas tua, sicut in calo, et in terra!
Пусть подчинит Господь ее своей воле, чтобы она, словно трава и деревья, словно населявшие поля и леса твари, не задавалась вопросом, почему весна переходит в лето, а осень в зиму, а только смиренно воспринимала все как должное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88