она занималась ими куда больше, чем остальными своими детьми. Когда Грьетгард и Турир стали взрослыми, она частенько просто не узнавала их, и на этот раз решила, что такого больше не будет. Она находила время, чтобы разговаривать и играть с детьми; она не прогоняла их от себя, когда была занята. Тронду Эльвирссону было теперь десять лет, и он стал светловолосым, смышленым мальчиком, вникавшим во все, что окружало его. Он быстро приходил в ярость и сжимал кулаки, но так же быстро успокаивался, и у него было много друзей. Старики, знавшие Эльвира еще ребенком, говорили, что Тронд похож на него. Но Сигрид казалось, что сходство между ними не такое разительное, как между Эльвиром и Грьетгардом.
И уж меньше всего она хотела, чтобы на отца была похожа Суннива. Глядя на эту девочку с черными глазами, она не могла понять, почему у людей не возникает подозрений.
Суннива уже научилась ходить и постоянно цеплялась за юбки Сигрид. Говорить она еще как следует не умела; и то, что никто не понимал, что она болтает, нисколько ее не смущало; тех же, кто изъявлял желание слушать ее, она награждала сияющей улыбкой.
Больше всех с ней возилась Хелена дочь Торберга — та, что была любовницей Грьетгарда. И когда Сигрид увидела, как та носится с ее дочерью, она позволила ей взять на себя часть забот о ребенке.
Это улучшило отношения между двумя женщинами, и их дружба укреплялась еще и оттого, что Сигрид не принуждала Хелену выйти замуж. И даже когда один из сыновей Квама, двор которого был по соседству, посватался к ней, Кальв и Сигрид сказали, что она сама примет решение. Но оба они посоветовали ей согласиться, лучшего мужа для Хелены трудно было найти, и Сигрид была разочарована, когда та ответила отказом.
На праздник святого Петра Кальв вернулся из Каупанга и привез много новостей.
Датский епископ Сигурд покинул страну. В округе было так много разговоров о святости конунга Олава, что необходимо было принять какое-то решение, но епископ Сигурд не хотел брать это на себя. И Эйнар Тамбарскьелве послал за епископом Гримкеллем в Оппланд, где тот жил после бегства короля Олава из страны.
Королеву Альфиву это не особенно обрадовало, но ей пришлось с этим смириться; она опасалась бунта.
— Так что решили признать Олава святым, — заключил Кальв.
— Епископу Гримкеллю лучше знать, — возразила Сигрид.
Она вздохнула с облегчением; она вспомнила слова епископа, сказанные им в Каупанге после смерти Эльвира: он сказал, что ей нет нужды верить в то, что король всегда поступает правильно.
— Интересно, что задумал Эйнар Брюхотряс, — немного погодя, сказала она. Но Кальв только пожал плечами.
— Он просто хотел, чтобы это дело было решенным. Говорят, что сам он уверен в святости короля.
— Насколько я знаю Эйнара Тамбарскьелве, здесь вряд ли идет речь только о смирении, — задумчиво произнесла Сигрид.
— Какая ему выгода от того, что Олава признают святым?
— Есть ли другой такой хёвдинг, который пользуется благосклонностью короля Кнута и одновременно говорит, что не имеет никакого отношения к смерти Олава Харальдссона? Если он осуществит задуманное, он сможет разжечь вражду между Альфивой и бондами. При этом не исключено, что, вопреки всему, он станет в конце концов ярлом.
— Может, ты и права, — задумчиво произнес Кальв.
В последующие дни он не был настроен мрачно. И он рассказал о том, что Олав крикнул ему перед стиклестадской битвой, когда войска уже стояли друг против друга: если Кальв попадет в его руки, он заставит его идти пешком в Рим, чтобы тот испросил у Бога прощения за то, что он сделал против своего короля. Кальв сказал, что если Олава признают святым, он отправится в это странствие, предписанное ему конунгом.
Он был так уверен в своей правоте, что начал готовиться к путешествию, и одна мысль об этом успокаивала его. Но Сигрид раздражало то, что он был так твердо уверен в святости Олава.
Однажды вечером, говоря о предстоящей поездке, Кальв сказал, что сожалеет о том, что Сигват Скальд снова уехал из страны; возможно, он мог бы помочь ему советом, поскольку бывал в Риме.
Сигрид знала, что Сигват вернулся обратно в Трондхейм после битвы при Стиклестаде; но то, что он снова уехал, ему было неизвестно. И она спросила об этом Кальва.
Кальв сказал, что многие осуждали Сигвата за то, что он не участвовал в битве. В конце концов он не смог больше оставаться в Норвегии. Говорили, что он теперь в Свейе, у королевы Астрид.
— И что же они говорили ему? — виновато спросила Сигрид.
— Что никто не поверит, будто он отправился в Рим ради спасения своей души.
— Зачем же, по их мнению, он отправился на юг?
— А-а… — протянул Кальв. — Люди считали, что ему было известно о предстоящем сражении между королем Олавом и Хаконом ярлом и что он сознательно решил увильнуть от него.
— Они говорят, что он трус?
— Не то, чтобы так прямо, но ведь Сигват был и другом Хакона ярла тоже. Некоторые считают, что он не хотел сражаться ни с ярлом, ни с королем; он хотел быть свободным, а после окончания битвы присоединиться к победителю. И я могу сказать, что если бы ему удалось увильнуть от этого, сохранив при этом расположение короля, лучшего он и придумать не мог. Но говорят, что в конце концов он обманул самого себя… — в голосе Кальва звучала насмешка.
Сигрид была вне себя от ярости. И внезапно ее гнев по поводу несправедливости людей обрушился на Кальва. Тот, из-за которого она чуть не лишилась рассудка, размышляя о своей вине, теперь весь светится самодовольством и презрительно говорит о Сигвате!
Похоже, ему доставляло удовольствие низводить Сигвата до своего собственного убожества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88