Все думали сейчас только об этом. Наконец на их лицах стали появляться вымученные улыбки, которые скрывали слезы.
В день их прибытия в Мадриде шел дождь. Потоки воды залили площадь Кастилии, беззвучно стекая на улицу Алькала. Повозки ехали по мостовой, разбрызгивая грязь и воду.
В монастыре Святого Франциска они беспробудно проспали целый день. Физическое и нервное напряжение, владевшее ими после прибытия в Испанию, наконец дало о себе знать, когда они добрались до Мадрида — цели своего путешествия. Монахи, понимая это, старались их не беспокоить, обходили жилые покои, где они отдыхали, и даже не звонили в колокол, отбивающий время.
Самураю приснилось, что он снова отправляется в путешествие. Лошади ржали, деревенские старики выстроились у ворот его дома, Ёдзо держал пику Самурая, Сэйхати, Итискэ и Дайскэ вели под уздцы трех навьюченных лошадей. Сев в седло, Самурай поклонился дяде. Позади стояла жена Рику, изо всех сил сдерживая слезы. Самурай улыбнулся старшему сыну Кандзабуро и младшему — Гондзиро, которого держала на руках служанка. Почему-то у ворот его ждал господин Исида. Самураю казалось странным: неужели господин Исида специально приехал в Ято, чтобы повидаться с ним?
— Так вот, — улыбнулся господин Исида, — на этот раз ты обязан во что бы то ни стало выполнить возложенную на тебя миссию. И тогда с возвращением земель в Курокаве все будет в порядке. — У Самурая перехватило дыхание — неужели ему еще раз придется предпринять это ужасное путешествие? Но уж такова моя судьба, подумал он, и нужно ей покориться. Как все крестьяне Ято, он давно привык к терпению и покорности…
Проснувшись, Самурай не сразу сообразил, что находится не в Японии, а в монастыре чужой страны южных варваров. В окно непривычного дома в чужом городе стучал дождь. Было тихо. Самураю стало тоскливо до слез.
Он оделся, стараясь не разбудить Ниси, и вышел в коридор. Заглянул в комнату слуг — на краю кровати сидел Ёдзо, а Итискэ и Дайскэ спали рядом сладким сном.
— Проснулся? — тихо спросил Самурай. — Я… видел во сне Ято.
— В Ято сейчас заготавливают дрова.
— Пожалуй.
Со времени их отъезда прошло уже полтора года. Самурай вспомнил о том, как два года назад, примерно в это время, он вместе с крестьянами рубил деревья. В молчаливом лесу, сбросившем листву, далеко разносился резкий стук топоров, врубавшихся в древесину. Кандзабуро с младшим братом собирали в том лесу грибы.
— Нужно еще немного потерпеть, — пробормотал Самурай, глядя в запотевшее от дождя окно. — Если нам удастся выполнить здесь свою миссию… то сразу же вернемся в Ято.
Ёдзо, сидевший упершись руками в колени, кивнул.
— Конечно, если все пойдет как по маслу… Господин Веласко говорит, что для этого мы должны принять христианство… — Ёдзо удивленно поднял голову. — Ты… как?
— С тех пор как умер Сэйхати… — начал Ёдзо, но тут же умолк. — В общем, что вы мне прикажете, господин, то я и сделаю.
— Что я прикажу? — Самурай грустно усмехнулся. — Ничего подобного роду Хасэкура никогда не приходилось делать. Дядя бы ни за что не разрешил.
Самурай стал размышлять о своем сне. Долина Ято с приземистыми крестьянскими домами, словно вросшими в землю. Усадьба Самурая, в центре, как бы объединяющая жителей долины. Все жили одинаково. Каждая семья имела одинаковые наделы, одинаково сеяла, одинаково праздновала. Когда кто-то умирал, все вместе хоронили усопшего. Самурай вспомнил гимн в честь Будды Амиды [], который частенько напевал дядя, сидя у очага и поглаживая раненую ногу.
Будда Амида прошел десять превращений,
Прежде чем достиг нирваны,
И теперь ореол вокруг него
Освещает самые темные уголки бескрайнего мира.
Закончив пение, дядя обычно несколько раз повторял: наму амидабуцу, наму амидабуцу [], и лицо его выражало умиротворение. Самурай и сейчас слышал голос дяди. Да, в Ято все взаимосвязано. Сам Самурай не пел этого гимна, но не мог отказаться от того, что почитали, во что верили отец и дядя. Отказаться означало предать родных, предать Ято.

Сев в экипаж, я отправился к своему двоюродному брату дону Луису. Его отец, дон Диего Кабальеро Молина, живший вместе с ним, бывший алькальд Севильи, и сейчас еще пользовался большим влиянием в Церкви и при дворе, а дон Луис — Верховный инквизитор.
Когда я подъехал к их дому — видимо, там уже знали о моем приезде, — по лестнице мне навстречу бежали мужчины, женщины и дети. Дети бросились на шею, женщины обняли, мужчины пожимали мне руку. Они окружили меня, родственника, вернувшегося из неведомой восточной страны, и без конца расспрашивали о том, что мне довелось пережить. И в гостиной, и в столовой они внимательно слушали мои рассказы, как слушали бы рассказы наших предков-конкистадоров о завоевании неведомых стран.
Когда мы покончили с ужином, после беседы, продолженной в гостиной, дядя Молина подал мне знак глазами. И увел меня и сына в свой кабинет. Остальные, видимо предупрежденные заранее, не протестуя, тепло попрощались со мной.
Мы долго обсуждали, что следует сейчас предпринять. Худой, высокий дядя, вышагивая по комнате, объяснил мне, что пока не ясно, что меня ждет на предстоящем Соборе епископов. Дон Луис стоял вытянувшись, точно часовой, внимательно слушая нашу беседу.
— Ты говоришь, что распространение веры — это сражение, но в любом сражении могут быть случаи, когда приходится отступать. Сейчас наши епископы как раз хотят отступить из Японии. Если Собор примет решение не в твою пользу, то единственное, что мы, твои родственники, сможем сделать… это отправить тебя настоятелем монастыря, но не в Японию, разумеется, а в Манилу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97