Жизнерадостная полуденная сценка превратилась в некое подобие жанровой картинки в безлунную ночь: два сельских помещика с длинными глиняными трубками прогуливаются вдоль луга. За ними наблюдает какой-то жнец с серпом.
Эсфирь кинула взгляд в дымчатое зеркало, чтобы проверить, не увязалась ли за ней домработница, затем пошарила в выдвижных ящиках серванта. Всяческая чепуха: газетные вырезки, с десяток авиабилетных корешков, датированных годом раньше или даже еще более старых. Магазинный чек за дюжину бутылок французского вина. Записная книжка с пометками, сделанными небрежным почерком. Не принадлежит ли она Турну? Масса дат, чьих-то имен… На миг ей почудилось, что перед глазами мелькнула знакомая фамилия, однако, повернув книжку к свету, она убедилась, что речь идет всего лишь про Схипхол, амстердамский аэропорт. Прочие страницы были забиты целым списком телефонных номеров, но ни один из них она не узнала.
Девушка перешла в следующую комнату, куда больше размером, словно когда-то предназначавшуюся для балов, хотя явно не использовавшуюся уже много-много лет. Вдоль стен расставлены зачехленные стулья, вереница призраков прошлого. В дальнем конце зала находилась двустворчатая стеклянная дверь на садовую террасу. Чистые полированные стекла никак не гармонировали с ветхой атмосферой всего дома. Цокая каблуками по паркету, Эсфирь подошла ближе и увидела на улице розовые кусты, чугунный кованый столик и сидевшую в кресле-коляске женщину с тюрбаном.
Стараясь не производить ни малейшего шума, девушка скользнула наружу.
Словно под легким ветерком, голова этой женщины едва заметно покачивалась, и складки шелкового тюрбана отливали разноцветными блестками в лучах яркого солнца. Столик стоял прямо перед креслом, худенькие пальцы поглаживали его замысловатые кованые узоры.
– Гретхен? – спросила вдруг женщина дребезжащим голосом. Она повернула лицо, и девушка увидела ее белые, практически слепые глаза, подернутые влажной пеленой. – Гретхен?
– Mevrouw Турн? – Девушка осторожно шагнула вперед.
– Oui, – ответила женщина. – Qui est la?
Эсфирь на миг задумалась, не стоит ли спросить, говорит ли старушка по-английски, но потом решила продолжать на французском и заодно порадовалась про себя, что хозяйка дома не начала разговор по-голландски.
– Извините, – сказала она, – я не хотела вас обеспокоить. Я просто увидела ваш прелестный садик, и меня к нему словно потянуло.
Старушка выслушала, не проронив ни слова.
Эсфири вспомнилась мать, хотя в подслеповатом взгляде этой женщины было куда больше жизни, чем в зрячих глазах Розы Мейер.
– Я имею честь быть знакомой вашего супруга, доктора Турна.
Старушка клюнула подбородком и фыркнула:
– Le Prof esseur Docteur Gerrit Willem Toorn! Xa-xa!
– Да, – подтвердила Эсфирь.
– Чушь! Какая чушь!
– Доктор Турн?!
– С таким же успехом и капустную кочерыжку можно считать профессором!
– Что вы говорите…
– Он женился на мне из-за денег. Впрочем, я тоже не дура. Не так уж много оставалось мужчин, способных водить за нос немцев, чтобы они у нас не копались.
– Ваш супруг сумел обмануть немцев?
– Да уж, я отлично знала, чего они хотят. Попробуй только им откажи… Даже отняли у нас этот дом. Папин дом.
– А доктор Турн был важным нацистом? – спросила Эсфирь.
– По ночам мы все слышали крики. Кровь не смоешь.
– Вы хотите сказать, что доктор Турн принимал участие в пытках?
Женщина замерла.
– Пытки? Доктор? Какой доктор? Нет, мы их облапошили. Самому Герингу натянули нос. Жирная свинья!
Эсфирь закусила губу и присела на корточки возле старушки, пытаясь сохранить ясную голову и не дать прорваться воспоминаниям о матери. Сглотнула ком в горле и хрипло произнесла:
– Геррит, ваш супруг, он продавал картины немцам?
– Розы, – сказала женщина. – Розы пахнут мертвецами? – Она втянула носом воздух. – Все мы вернемся в землю. Мертвые восстанут из могил сквозь корни и стебли, выйдут на свет в запахе цветов…
– Да, это очень поэтично, mevrouw Турн… Вы помните Ван Гога семьи Де Грут? – терпеливо спросила Эсфирь.
Госпожа Турн сидела молча, мерно покачивая головой.
– Тот Ван Гог, что висел в бекбергском музее?
Со стороны дома раздался хруст гравия. Явно рассвирепевшая домработница размашистым шагом направлялась в их сторону, но девушка приложила палец к губам.
– Заснула, – сказала она.
Домработница взглянула на хозяйку, перевела глаза на Эсфирь.
– Я же вас просила ее не беспокоить!
– Я просто вышла в садик и хотела выразить ей свое восхищение.
– Вам и вашему мужу пора уходить, – сказала домработница. – А если она все передаст доктору Турну?
– Да уж, он, конечно, внимательно слушает ее рассказы…
Без лишних слов Эсфирь прошла мимо женщины, вернулась в дом через стеклянную дверь на террасу и опять попала в бальный зал.
После этого она осмотрела еще несколько небольших помещений в задней части особняка, но не нашла ничего интересного, кроме комнаты, явно служившей мастерской художника. Впрочем, кисти и даже тюбики с краской совершенно высохли. Старые, скрученные в трубку полотна торчали из деревянного ящика, где мыши успели прогрызть внушительную дырку. На запыленном мольберте – растянутый холст. Похоже, его только успели загрунтовать, когда всю комнату отдали паукам и грызунам. Высокие готические окна не мылись годами. С другой стороны, резким контрастом к этому запустению выглядела кухня, полная сверкающих поверхностей и любовно ухоженной утвари. Ножи, кастрюли и керамические горшки разложены и расставлены, как солдаты на параде.
– Ни дать ни взять, хирургическое отделение, – раздалось за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82