Виргилий осыпал ее поцелуями. А в это время от набережной Мурано отделилась лодка с Зеном и Зорзи на борту.
Перед его глазами с упрямой настойчивостью маячили узкие шелковые ленты. Немудрено было снова схлопотать мигрень. И тут в охватившем его умопомрачении перед ним всплыли другие ленты того же цвета, а точнее — пропитанные кровью. Ими были стянуты копыта Силена.
С невероятной четкостью в памяти встала картина с Марсием, подвешенным на дереве, как на виселице, за ноги с помощью двух лент маренового цвета.
Влюбленная парочка, преследуемая Зорзи и Лионелло, с одной стороны, и Пьер, мучимый мыслью, что поддался соблазну с преступницей, с другой стороны, одновременно подошли к Бири-Гранде. Студенту-медику хотелось отвести друга в уголок и поделиться с ним и своими подозрениями, и переполнявшим его отвращением. Однако присутствие девушки и Пальмы заставило его до поры до времени держать рвавшиеся наружу признания при себе.
На столе появилась бутылка вина. Друзья принялись заполнять пустующие строчки схемы, содержащей, помимо семи имен, четыре колонки. Пальма, завершивший уже к этому времени ангела, покрывал полотно лаком. Подойдя к столу промочить горло и увидев схему, над которой они трудились, он не мог удержать иронической реплики:
— Если я правильно понимаю, за исключением маэстро и его сына, все пять приглашенных к Атике и оба ее невольника имеют в своих именах буквы «Z» и «N», то или иное отношение к знаку льва и побудительные причины. Словом, с тех пор как я откопал в бумагах учителя приглашение египтянки, вы не продвинулись ни на йоту. Никто не выбыл из игры, но и в лидерах не оказался ни один из участников.
— Ты даже представить себе не можешь, до какой степени ты прав, дорогой Пальма, — сокрушенно согласился Виргилий. — А помимо всего прочего, у каждого из них была еще дополнительная причина истязать Атику, общая на всех: она одна знала содержание письма Николя Фламеля. Рисунки-то она раздала, размножив их с помощью карлика, а ключ от них оставила при себе.
Пальма-младший обвел взглядом понурые физиономии тех, кто силою обстоятельств стал его друзьями. Ему пришло в голову, что немного движения придаст их побледневшим лицам красок, и попросил:
— Окажите мне услугу, помогите передвинуть «Пьету». Я не могу добраться до верхнего левого угла, который тоже нужно покрыть лаком.
Все разом поднялись. Тинторетта и Пальма, привычные к обращению с инвентарем художника, стали учить неофитов, как браться за раму, как ее поднимать. Пальма и сам взялся за правый край картины. По сигналу Мариетты все напряглись и приподняли двенадцать квадратных метров полотна. Затем, отдуваясь и охая, они передвинули «Пьету». Однако новички слишком быстро поставили ее на пол, Пальма за ними не поспел. Полотно в подрамнике всем своим весом придавило ему руку. Он закричал от боли и поднес руку к глазам: она была в занозах и крови.
— Ну кто же так делает! — набросился он на французов.
Те обступили его с извинениями, но он уже отвлекся на что-то другое и присел на корточки, разглядывая тот угол полотна, где Тициан изобразил себя с сыном на ex-voto.
— Что за ерунда! — с удивлением произнес он, тщательно осмотрев раму в том месте, которым ему был нанесен удар.
Мариетта заинтересованно склонилась к краю картины и в свою очередь ощупала раму. Затем, проведя рукой по обратной стороне холста, озадаченно проговорила:
— Взгляни, как будто бы подложен еще один слой холста? Пока Пальма изучал холст, Мариетта огляделась, словно
ища чего-то. Увидев клещи, она взяла их и решительно принялась отдирать холст от рамы. И вскоре убедилась, что была права: в этом месте холст был двойным. Мало того, на глазах у присутствующих она извлекла из этого своеобразного тайника пергамент. Он был заложен между двумя слоями холста, как раз в том месте, где на картине было изображение ex-voto Be-челлио: отца и сына. Она развернула его. Виргилий, Пьер и Пальма сгрудились за ее спиной, стараясь прочесть то, что там было написано. Разбирая вполголоса написанное по-латыни, они не заметили, как две тени бесшумно скользнули в дверь мастерской и вооружились поднятыми с полу толстыми, как поленья, деревянными брусками.
ПИСЬМО НИКОЛЯ ФЛАМЕЛЯ
Слава Всевышнему, поднимающему из тьмы раба своего. О Всемогущий и Милосердый, ты в своей неизреченной благости снизошел до того, чтобы открыть мне, недостойному, все сокровища поднебесного мира. Так приоткрой мне за пределами земного существования все сокровища небесные и позволь увидеть твой предивный лик.
Я, Николя Фламель, писец, житель Парижа, в год тысяча триста девяносто девятый пишу эти строки. После меня не останется философских трактатов с сокровенным знанием. Однако ко мне в руки за два флорина попала древняя книга, писанная не на бумаге или пергаменте, как прочие, а на коре. Крышкой ей служила тонкая медь с выбитыми на ней буквами и престранными фигурками. И было в ней три раза по семь листов. На первом заглавными позолочеными буквами большого размера было начертано: АВРААМ ИУДЕЙ, КНЯЗЬ, ЛЕВИТСКИЙ ПРОПОВЕДНИК, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ. Все остальные обучали тому, как добыть философский камень. Это стало причиной того, что в течение долгих двадцати одного года я поставил множество опытов, но не на крови, что почитаю низким и дурным. Вплоть до того дня, когда впервые получил из меркурия чистое серебро. Это случилось в семнадцатый день января, в понедельник, около пополудни, в год от Р.Х. 1382. В двадцать пятый день апреля того же года к пяти часам вечера благодаря трансмутации я получил столько же чистого золота.
Того же, чему учил последний из три раза по семь листов, мне уж не выполнить, потому как жизненный срок мой близится к концу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95