Передовая гончая уже вонзила клыки в мягкий, незащищенный бок животного и вырвала оттуда клок мяса размером с кулак. Два черных пса уже повисли на горле и сомкнули челюсти, прервав предсмертный рев раненого оленя. Но вот подоспели и остальные собаки. Короткий шум борьбы — и подкосились задние ноги оленя. Он падает и перекатывается на бок. Собаки всюду, они набросились на благородное животное, как стая рассвирепевших волков, и принялись рвать его на части. Ноги животного беспомощно бьют воздух. Последние искры жизни гаснут в затянутых ледяным туманом глазах.
Все произошло так быстро, что всадник не успел даже доехать до середины поляны. На первой картине он одет в черно-белый полосатый наряд, обличающий в нем высокопоставленного господина, который носит траур по дальнему родственнику. На второй картине охотник одет в темный костюм, а лицом очень похож на короля Генриха. Издалека он с довольным видом смотрит на чистую работу своих гончих псов. Дамы в ужасе. Флейтист поднял свой инструмент к губам. Другой мужчина спокойно улегся в траву и принялся смотреть на выходящую из ручья даму.
Виньяк сравнил оба эскиза. Сцена была, несомненно, навеяна рассказом об Актеоне из «Метаморфоз» Овидия. Растерзанный собаками олень. Выходящая из лесного ручья дама. На картине показана страшная месть, которую богиня Диана обрушила на несчастного Актеона, который увидел ее обнаженной. В наказание богиня превратила Актеона в оленя, которого сожрали его собственные псы. Но какую роль играет всадник на заднем плане? Что он здесь ищет? Диана и всадник на первой картине были незнакомы Виньяку. Возможно, на ней была изображена вельможная возлюбленная пара, любовь которой можно было возвысить, прибегнув к такой аллегории. Во второй картине Виньяка очаровало то, что художник придал чертам всадника и купальщицы сходство с королем Генрихом IV и Габриэль д'Эстре. Виньяк смутно чувствовал, что именно это тонкое изменение в изображениях и не дает ему покоя. Нельзя ли использовать эту идею для исполнения своих собственных планов?
Он поднялся и пересек лесную поляну. Солнце поднялось довольно высоко, и подлесок, высыхая от ночной влаги, слегка хрустел под ногами. Когда он вошел в хижину, девушка и Люссак все еще спали. Виньяк не стал будить спутников. Он вышел из лачуги, уселся под деревом на траву и, погрузившись в свои мысли, бездумно уставил взор прямо перед собой.
ВОСЕМЬ
ДОПРОС ЛА-ВАРЕНА
Свидетеля зовут Гийом Фуке, господин де Ла-Варен и
Сен-Сюзанн, главный почтмейстер и государственный советник. Возраст — тридцать девять лет.
Этот тот самый человек, которому король поручил сопровождать герцогиню де Бофор в дом Дзаметта.
ШАРЛЬ ЛЕФЕБР: В какой день герцогиня направилась в церковь, чтобы присутствовать на мессе?
ЛА-ВАРЕН: Это было в среду.
Ш.Л.: Не было ли у нее какого-либо недомогания до того, как она отправилась в церковь?
ЛА-ВАРЕН: Она вообще довольно тяжело начала переносить свою уже подходившую к концу беременность. К тому же ее душа — и об этом знали все — была смущена самыми разнообразными суеверными страхами. Тем не менее в тот день она ела с большим аппетитом.
Ш.Л.: Действительно, в своем письме господину де Рони вы особо подчеркнули этот факт. Я читаю в вашем письме от девятого апреля, что герцогиня была в церкви, слушала проповедь, а потом хорошо и с аппетитом поела, при этом, как вы добавляете: «Хозяин побаловал ее самыми вкусными и дорогими блюдами, о которых он знал, что герцогиня их очень любит». Но у вас не было причин этому удивляться. Герцогиня ела у господина Дзаметты не впервые. Стол у этого финансиста всегда богат и накрывается с отменным вкусом. В тот раз он, без сомнения, делал то же, что делал всегда, принимая у себя короля или иную высокопоставленную персону. Я не могу дать разумное объяснение этому вашему замечанию. Но еще меньше я понимаю смысл слов, которые следуют за только что процитированными: «…что не могло ускользнуть от вашего внимания, ибо моего оказалось недостаточно, чтобы сделать предположение о деле, которое не слишком сильно бросилось мне в глаза». Что хотели вы сказать этими словами? Нет ли в них какого-то скрытого намека?
ЛА-ВАРЕН: Болезнь герцогини развилась довольно внезапно и многим показалась весьма необычной. Но существует ли здесь какая-либо почва для подозрений? Этого я не знаю и просто хочу сказать, что не увидел ничего, что могло бы привести к таким умозаключениям.
Ш.Л.: Складывается, однако, впечатление, что вы на что-то намекаете, на то, что вы не называете прямо, но хотите обозначить. Не подозреваете ли вы господина Дзаметту?
ЛА-ВАРЕН: Я никогда не высказывал ничего подобного.
Ш.Л.: Не был ли господин Дзаметта вашим другом?
ЛА-ВАРЕН: Я действительно очень тесно с ним связан. Когда армия господина Майенна стояла у Дьепа, король послал меня в Шампань и Пикардию призвать на помощь маршала д'Омона и герцога де Лонгвиля. Однако я попал в плен к людям Суассона, и господин Дзаметта внес деньги на мой выкуп.
Ш.Л.: Видимо, это обстоятельство заставляет вас сохранять верность и не делать пустых замечаний, если, конечно, за ними не прячутся какие-то намеки, которые могли бы быть отнесены на его счет. Можно подумать, что вы из страха оказаться замешанным в расследование заранее решили себя обезопасить, чтобы потом сказать: я был первым, кто высказал сомнение по этому поводу.
ЛА-ВАРЕН: Зачем мне было вообще предпринимать какие-то меры предосторожности? У меня очень мало общих дел с господином Дзаметтой. Услуга, которую он мне когда-то оказал, была больше нужна королю, нежели мне, и деньги ему вернул именно король.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135