Она подошла к нему и остановилась, одной рукой обняв притихшую Джессику, а другую положив на локоть мужа.
Он слегка отстранился.
— Агнесса! — твердо произнес он. — Ребенок хочет знать правду. Мы все хотим ее знать.
В комнате стояла тишина, больше того — безмолвие, и лишь в душах, казалось, проносились ураганные ветры, а взгляды испепеляли друг друга.
Агнесса наклонилась к дочери и голосом удивительно, как почудилось Орвилу, кротким и безмятежным промолвила:
— Доченька, вот твой отец — Орвил Лемб, в доме которого ты живешь и которого любишь. А этот человек (она показала на Джека) — чужой.
Орвил перевел дыхание. Джессика самозабвенно прильнула к матери, пряча лицо у нее на груди, — она была счастлива, ибо не обманулась ни в чем.
— Нет, Агнесса, нет! — в отчаянии прошептал Джек, и Агнесса увидела в его глазах то, чего никогда не видела раньше: нечто похожее на маленькие блестящие кусочки стекла или тающие льдинки.
— Да, — произнесла она, — я говорю «да».
Потом повернулась к Орвилу.
— Орвил, пожалуйста, уведи Джессику, я все закончу одна.
— Хорошо, — ответил Орвил, взяв ребенка за руку, — я, если что, буду поблизости.
— Теперь все ясно? — спросила Агнесса, когда муж и дочь удалились. Она отвернулась к окну и глядела на буйно шелестящие зеленые кроны высоких деревьев.
— Да, теперь ясно. Это и есть твоя жалость, Агнес? То, что ты сейчас сделала со мной, это ты так меня пожалела? Знаешь, ты меня называешь убийцей, но кто ты сама? Мы с тобой очень подходящая пара, ты тоже прекрасно умеешь убивать!
— Оставим, Джек, — Агнесса повернулась: глаза Джека смотрели на нее почти с ненавистью, и в них уже не было более ничего. — Оставим: между нами все решено.
— Да, — отвечал он, — я ухожу. Не бойся, теперь я исчезну из твоей жизни навсегда. Скажи своему мужу, что он может не охранять ни тебя, ни дом, я не приду. Прощай, Агнес, — он пошел к дверям, потом оглянулся. — Где Керби? Может, хоть он по-человечески со мною простится?
Но Керби не было. Никто из взрослых не знал, что Джессика тайком заманила собаку в детскую и закрыла там.
И Джек ушел совершенно один, ушел, не оглядываясь, неверной походкой, он скрылся из глаз, исчез в пространстве чужого города, чужого мира.
А у Агнессы было чувство, будто она собственноручно грубыми стежками только что зашила давнюю незаживающую рану.
ГЛАВА X
Агнесса лежала в затемненной комнате под шелковым покрывалом, осунувшаяся и бледная. Тикали позолоченные настольные часы с миниатюрными фигурками, обрамлявшими циферблат, искусственный свет не горел, и узкая полоска дневного едва пробивалась сквозь двойные шторы. Агнессе хотелось раздвинуть их, но она не могла встать. Врач прописал несколько дней полного покоя…
Она сама не знала, чем больна; Орвил считал, что это последствия нервного потрясения: головная боль, слабость во всем теле, вялость и апатия и — бесконечные, ей самой не понятные слезы. Да, она, должно быть, и впрямь перенервничала: разрядка так или иначе должна была наступить — долго сгущавшиеся тучи неминуемо грозили разразиться дождем.
Орвил тихо вошел в комнату, и Агнесса, давая понять, что не спит, слегка пошевелилась.
Орвил сел в кресло рядом с постелью и положил руку на лоб жены — Агнесса обхватила ее своими руками и прижалась щекой.
— Мне лучше, — сказала она в ответ на молчаливый вопрос.
И подняла глаза: лицо Орвила тоже изменилось, он выглядел измученным, усталым. Конечно, он все еще переживает, как и она…
— Орвил, милый, — с тихой лаской произнесла она, — со мной совсем не то, что ты думаешь!
Он слегка улыбнулся.
— Разве я говорил тебе, о чем думаю сейчас?
— Я знаю. Я тебе не сказала еще, о чем говорила с Джеком…
— Может, не стоит? Тем более, тебе нельзя волноваться.
— Я не буду волноваться, — заверила Агнесса, глядя на него почти с мольбой; казалось, она молила о прошении.
— Хорошо. И о чем же?..
— Говорили ужасные вещи. Вернее, не то чтобы ужасные, — поправилась она, — но достаточно неприятные. Он старался убедить меня, что я все еще испытываю к нему прежние чувства.
— А ты?
Орвил хотел сдержаться, но вопрос вырвался сам собой, и Агнесса ответила:
— Я люблю только тебя.
Быстрее молнии пронеслась по его лицу и исчезла мрачная тень, но Агнесса ее заметила.
— Я знаю, родная, — спокойно ответил он. — Я тоже очень тебя люблю.
— Поцелуй меня, пожалуйста.
Орвил наклонился и поцеловал, и Агнесса почувствовала в этом поцелуе всю его нежность и еще не ушедшую боль. Ей не хотелось, чтобы он сомневался.
— С этим покончено, — сказала она, — и навсегда.
Орвил достал какой-то конверт.
— Я принес письмо от твоей матери.
Агнесса оторвала голову от подушки. Орвил, глядя на нее, подумал, что она хороша и дорога ему даже такая, бледная, со смертельной печалью в глазах, с волосами, похожими на спутанные морские водоросли. От волос исходил слабый запах каких-то духов, и в темной, живописно раскиданной массе было нечто таинственно-женское, притягательное. Чудные, длинные, разметанные по плечам, по простыням, по телу — как на ложе любви.
— У тебя красивые волосы, — вдруг, ни с того ни с сего заявил он.
Агнесса улыбнулась и ответила, как показалось ему, чуть виновато:
— Надо причесаться…
— Сможешь прочитать? — спросил Орвил.
— Да, конечно, — Агнесса взяла белый продолговатый конверт, но, подержав его в пальцах, вернула мужу. — Прочитай, пожалуйста, ты, хорошо?
— Да, если это удобно…
Агнесса опять откинулась на подушки.
— Вполне.
Он разорвал конверт и достал листок кремовой тонкой бумаги, негусто исписанной ровным почерком, — ответ на письмо Агнессы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139