Он прикончил птицу топором, но ощипывать ее принес Сирен, так как презирал это занятие. Она все еще трудилась над ним, когда вернулись Пьер и Жан.
Их поручение оказалось не уловкой, хотя и не увело их далеко в город. Оно касалось заказа от одного из их старых приятелей, прикованного к постели, шотландца, попавшего в Луизиану через Францию и Кулоден Мур; он считал, что пара пинт доброго шотландского виски могла бы снова поставить его на ноги, если бы Бретоны смогли достать его, пусть даже на его деньгах наживутся проклятые англичане. Пьер склонялся к предположению Гастона, что налетчик был грабителем. На этом, казалось, и порешили, хотя еще долго обсуждали происшествие, пока не был съеден ужин из тушеного цыпленка с клецками.
Они немного посидели возле очага. Зная, что в карманах у Бретонов завелись деньги, так как шотландец заплатил им за свой заказ вперед, Сирен дождалась перерыва в разговоре и как можно простодушнее сказала:
— Я никогда не пробовала виски.
Жан поджал губы, словно только что сделал глоток.
— С хорошим бренди его не сравнить.
— Оно, наверное, сильнее? — Она глянула на Пьера как на старшего и потому самого авторитетного.
Ты хочешь сказать «крепче»? Это зависит от ого, где оно сделано и как. Но виски обжигает, верно, а бренди идет как по маслу и поднимает человеку настроение, пока его душа не воспарит к самому небу. — Он причмокнул.
— Но шотландское виски, должно быть, очень сильнодействующее, раз оно может вылечить вашего друга.
Пьер понимающе улыбнулся.
— Все спиртные напитки действуют на разум, а оттуда чаще всего и начинается любое исцеление.
— У меня, кажется, начинает саднить в горле, — заметил Жан.
Сирен прищелкнула языком.
— Ты думаешь, было бы мудро пресечь это в зародыше ?
— Незачем его поощрять, — сказал Пьер Сирен.
Да уж, — заметил Жан, — это совершенно ни к чему. Вскоре старшие мужчины отправились в пивную. Га-стона, к его глубокому неудовольствию, снова оставили сторожем. Он с шумом вышел из каюты, плюхнулся на скамью и сидел, постукивая пятками по бревнам.
Сирен долго вслушивалась в эти звуки, потом посмотрела на Рене. Он наблюдал за ней, в его взгляде было восхищение и недоверие.
Он тихо сказал:
— Исполнено было блестяще, но мне непонятно к чему это.
Притворяться перед ним не было смысла.
— К тому, что Гастон всегда спит как убитый, а Пьер и Жан — только когда напьются.
Его глаза сверкнули.
— А-а.
Он не нуждался в подробных объяснениях, схватывал все на лету, что придавало ей уверенности. Большинству людей пришлось бы говорить об этом откровенно.
— Все равно это опасно, — предупредила она.
— Разве вы не знаете, — сказал он еле слышно, — что опасность придает остроту ощущениям?
Время тянулось томительно медленно. Было неясно, сколько будут отсутствовать братья и скоро ли Гастон преодолеет свою досаду и достаточно промерзнет, чтобы снова вернуться к очагу. Ночь была не слишком холодной, но и не теплой. Весь день бродившие по небу тучи Сгрудились и опустились ниже, а слабый ветерок переменил направление и дул все больше с юга. В воздухе нависла тяжелая сырость и какое-то предчувствие, как будто небеса в любую минуту могли разверзнуться и разразиться проливным дождем.
Сирен подумала, что это ощущение могло идти и изнутри.
Нерпы были на пределе, она вздрагивала от малейшего шума, от любого шороха. Она страстно желала, чтобы ожидание кончилось, и в то же время страшилась того мгновения, когда это произойдет. Ее сердце почти! выскакивало из груди, кожа горела. Никогда в жизни она не ощущала присутствия другого человека так, как сейчас чувствовала Рене Лемонье, размеренную силу каждого его движения, его дыхание, очертания его лица, рта, рук.
Она сошла с ума, думая, что сможет пройти через это, опрометчиво решившись искушать свою судьбу. Чем плохо было ее положение? Разве у нее не было крыши над головой, еды вдоволь, щедрых, разумных и заботливых спутников, с которыми она была счастлива? Ну и что же, что они так охраняли ее? Ради ее же защиты. Возражать против этого было бы самой черной неблагодарностью. Рисковать этим ради химеры, какой могла бы оказаться ее свобода, было просто глупо.
Ах, но ей надоело быть для Бретонов бесплатной домработницей, она устала жить затворницей, словно монахиня. Жизнь состоит не только из горшков и кастрюль и редких торговых вылазок. У нее были свои мысли, свои мечты, ей хотелось, чтобы они сбылись. В ней бродили желания, которые она жаждала осуществить, разделить с кем-то. Для всего есть свое время, и сейчас наступил ее час.
Девственность — каким бременем была она для женщины. Почему они не могли так же, как мужчины, проходить посвящение в ритуалы любви, не испытывая боли, не подвергаясь проверке? Почему крошечному тоненькому кусочку плоти, служившему защитой детородным органам юных растущих девушек, должна придаваться такая важность? На самом деле он мало значил, разве что позволял мужчинам устанавливать свое отцовство, наглядно обозначая, когда женщина впервые была с мужчиной.
В колонии на это не слишком обращали внимание. В первой партии женщин, присланных сюда большей частью из парижских тюрем, вряд ли нашлась хотя бы одна девушка. По правде говоря, в пути их сопровождала повитуха, три раза принимавшая роды, пока они достигли места назначения. На заре существования колонии женщины, кроме индеанок, были такой редкостью, в них так отчаянно нуждались, что невинность была последним качеством, которое интересовало будущих женихов, когда так называемые «девушки на исправлении» ступили на грязный берег. Прибывшие позже «девушки с сундучками», незамужние женщины из средних слоев (их посылал сюда король, снабжая сундучком с приданым, состоявшим из небольшого количества одежды и других вещей), все считались — справедливо ли, нет ли — девицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117