Он схватился за револьвер, пытаясь отнять его у Жиля. И револьвер выстрелил. Снова все заволокло дымом. Брэнтли широко открыл глаза, еще не веря ужасному. И так и не закрыл их.
Там их они и оставили, Жиля и Брэнтли, на постели с револьвером между ними. Шериф, известный своей крайней подозрительностью, должен был их видеть.
Было так много крови и в воздухе витали запахи страха и беспричинной жестокости. Наверное, легче было бы уже избавиться от этих двоих, помыть, убрать и поставить в гробах рядом в гостиной. И чтобы все поскорее смогли бы забыть весь этот ужас.
Но как бы там ни было, они лишь смогли притвориться, что обо всем забудут.
Собравшиеся гости договорились, что некоторые детали этого ужасного происшествия должны быть опущены для ушей широкой публики. Шерифу ничего не сказали о неестественной любви брата к своей сестре. Ненависть, интриги и отсутствие чести были заменены сказкой о необоснованной жадности и ревности. А борьба на постели была представлена как трагедия, вызванная приступом безумия.
Но никто так и не увидел связи между двумя умершими и нападением речных пиратов. Никто не высказал вслух мысли, что бандиты могли быть наняты, чтобы поджечь башню и совершить набеги вдоль реки. В этом случае нападение на Аркадию не выглядело очень уж необычным.
И даже если некоторые — Алан и Рован, Перри и даже Льюис и переглянулись — они-то понимали, что мародерство пиратов на реке кончится, но никто не почувствовал потребность упомянуть об этом представителю закона.
Шериф, в свою очередь, из-за своей подозрительности верил только в два слова из десяти. Но все же, видя жесткую улыбку и невозмутимое спокойствие Рована, он его больше не допрашивал.
Следующим испытанием были похороны. Одежда из черного сукна и бомбазина, черного шелкового материала, нарукавные повязки были вытащены на свет, проветрены, выглажены и одеты. На перекрестках и в городе были развешаны некрологи в черных рамках. Были приготовлены и носовые платки, отороченные черным, отрезаны на память пряди волос.
Начались соболезнующие визиты, частью искренние, частью — проявление нездорового любопытства и желания узнать степень горя домашних.
Мюзетта, накачанная настойкой опия и подогретым вином, все равно спала тяжело. Она часто просыпалась и начинала истерически рыдать. Плакала она по своему брату, а не по мужу. Кэтрин вовсе не спала, но и не плакала. На нее нашло какое-то оцепенение. Она вела бесконечные разговоры сама с собой, пытаясь почувствовать горе, какую-то боль и даже облегчение. Она не чувствовала ничего. Она часами была в движении, и едва ли знала, была ли это ночь или день. Она разговаривала, принимала решения, отдавала приказания по дому, словом, была хозяйкой. Она улыбалась и старалась, как могла, быть обходительной и милой.
Только где-то внутри нее были ожидание и безмолвие. Она даже не знала, что же такое ее угнетало: может быть страх?
Только после похорон, после того, как они ехали в экипаже за катафалком, запряженным черными лошадьми и украшенными плюмажем, после прочитанных молитв и сброшенной земли на гробы, после возвращения с Мюзеттой, рыдающей в уголке, и Рованом, который невидящим взглядом уставился в окно, она поняла, почему она боялась.
— Я немного задержу вас, миссис Каслрай, — сказал адвокат, ехавший за ними с кладбища домой. Поклонившись с елейной учтивостью, он продолжал: — Мне хотелось бы, чтобы вы чувствовали себя спокойно насчет распоряжений вашего мужа в завещании.
Она медленно повернулась, как будто первый раз увидев этого человека: внушительная грудь, украшенная цепочкой для часов, куполообразная голова и пышные усы. Сзади нее, как вкопанный, остановился Льюис, прислушиваясь. Мюзетта, под креповой вуалью, повиснув на руке Перри и уже стоя у двери, обернулась. В вежливом ожидании стоял сзади Алан. Застыл и Рован, находившийся рядом с Кэтрин.
А адвокат, казалось, никого, кроме нее, не замечал. Весело и сердечно он объявил:
— Ваш муж, мэм, оставил все свое состояние вам и вашим детям. Только в завещании два условия. Первое: вы продолжаете выплачивать содержание племяннику мужа Льюису Каслраю. Второе: вы предоставляете условия для проживания и поддерживаете материально его сестру с мужем — сейчас о нем речь уже не идет — согласно ее образа жизни.
Кэтрин слегка покачнулась, словно тяжесть всей Аркадии легла ей на плечи. В ушах нестерпимо зазвенело и отпустило только тогда, когда она почувствовала руку Рована. Наконец сказала:
— Благодарю вас за то, что вы мне все сказали, — помедлив в растерянности, вспомнила свои обязанности хозяйки и добавила: — Будьте так любезны зайти в дом и подкрепиться перед тем, как уехать.
Адвокат, взглянув на Рована, откашлялся:
— Может, в другой раз. Через несколько дней я приеду со всеми бумагами. Я просто подумал, что надо вам рассказать, как обстоят дела.
— Вы очень добры.
Щеголевато кивнув, адвокат нахлобучил шляпу на затылок и направился к своему экипажу. Чувствуя тяжесть на руке, Кэтрин повернулась и стала подниматься по ступенькам.
— Итак, мы твои пенсионеры, моя дорогая Кэтрин, Мюзетта и я. Как замечательно! — уже в доме заговорил Льюис.
— Я бы предпочитала, — устало ответила она, — чтобы вы ими не были.
— Но ведь у тебя, кажется, нет выбора, это же желание Жиля, — резко сказал он.
Она посмотрела на него.
— Я хотела сказать, что предпочла бы, чтобы Жиль оставил тебе независимую сумму. Не пойму, почему он не сделал этого.
Льюис изобразил унылую улыбку.
— Потому что он знал, что я ее немедленно истрачу. Ладно, не стоит об этом переживать больше, чем надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84