Он схватил ее за запястья и притянул к себе.
— Прекрати! Не делай этого с собой! Не делай этого с нами.
Летти билась в его руках, но не могла освободиться. Она сжала губы в тонкую ниточку и яростно посмотрела на него.
— Я делаю это не с собой и не с нами, ты, подлец. Я делаю это с тобой! Какого справедливого и доблестного рыцаря, воюющего со злом, ты из себя изображал, такого доброго, чистого, утонченного и галантного! Но то, что ты сделал со мной, не было справедливым, и уж конечно, не поступком джентльмена.
— Нет, не было, — сказал он. Глаза его были спокойны, хотя бронзовое лицо побледнело. — Я стремился делать то, что справедливо, но никогда не изображал из себя святого. Я пытался извиниться, пытался исправить…
— О, да, — усмехнулась она. — «Выходите за меня замуж, пожалуйста, мисс Летти».
Он встряхнул ее, шпильки вылетели, и волосы опустились на спину. Внезапно он прижал ее к себе так, что руки ее оказались у него вокруг шеи. Обхватив ее талию стальными объятиями, он запутал пальцы в шелковых локонах ее волос, прильнул к ее устам, наслаждаясь их сладостью. Он прижимал ее к своему мускулистому телу как человек, который боится, что сокровище, которое он так долго разыскивал, вдруг отнимут у него.
Летти почувствовала прилив нежности и горячее желание. Оно нарастало, давило на нее, захлестывало. Она сцепила пальцы в его мягких волосах и отдалась этому чувству в последний раз. Это не могло повредить.
Он целовал уголки ее губ, щеки, подбородок, вздрагивавшие веки. Прижавшись подбородком к ее виску, он прошептал:
— Господи, Летти, ты сводишь меня с ума.
— Тебе его и без меня не хватало, — сказала она еле слышно. Она попыталась отстраниться, но он не дал ей этого сделать.
— Нет, пока ты не приехала. С того самого момента, когда я впервые увидел тебя, всего лишь тень в комнате, которая должна была быть пустой, с того самого момента, когда я впервые прикоснулся к тебе, я потерял контроль над собой и самого себя. Ты — мое возмездие, моя справедливая кара за все эти годы, когда я думал, что любовь — это глупости, а мужчины, которые теряют голову из-за женщин и не могут не прикасаться к ним, бесхребетные слабаки. Ты нужна мне так сильно, что нет ничего такого, на что я бы ни пошел, нет такой уловки, даже низкой, коварной и позорной, к которой я ни прибегнул бы, чтобы заполучить тебя.
— У тебя получается так, будто в том, что между нами произошло, виновата я.
— Нет, нет! Я, только я виноват, что влюбился в упрямую и своевольную северянку-янки!
— А я ведь никогда и не изменюсь, — произнесла она куда-то в воротник его рубашки. — Я никогда не впишусь в рамки твоего образа кроткой женщины Юга, как Салли Энн.
— Салли Энн — прекрасная женщина как кузина. Но я предпочел бы кого-нибудь потемпераментней.
Летти невольно хмыкнула, почти не замечая, как исчезает еще один слой ее сопротивления и подозрительности.
— Она бы показала тебе темперамент, если бы услышала эти слова. Она бы выцарапала тебе глаза.
— Очень может быть.
— Ну конечно, именно так поступила бы настоящая леди. Она бы не… не допустила при этом неприличий.
— Я разрешаю тебе, даже призываю к этому — веди себя так неприлично, как только захочешь, — сказал он, голос его был полон веселья. — Кстати, меня очень интересует изучение чувственных потайных уголков и вздохов удовлетворения.
— О нет! — воскликнула она в смятении, отталкивая его. — Не смейся надо мной.
Про себя он выругал эту свою манеру поддразнивать. Это было лишь частью растекавшегося у него внутри глубокого чувства любви к Летти. Однако она была в тот момент слишком подозрительна, слишком взвинчена, чтобы понять это.
— Я никогда не буду этого делать. Никогда. Я только хотел сказать, что ты вольна поступать, как хочешь, быть такой, какой хочешь, не опасаясь осуждения. Я не присваиваю себе права судить тебя или кого-либо другого. Ты мне нравишься такой, какая есть. И мне не надо, чтобы ты хоть как-то менялась ради меня. Я бы не хотел, чтобы ты хоть как-нибудь отличалась от той, какая ты сейчас.
Летти посмотрела на него, нахмурившись.
— Ты назвал меня своевольной.
— А разве не так? А как же мне называть женщину, которая скачет во весь опор в моей одежде, набитой подушками, и в моих усах? Конечно, еще можно сказать, что она храбра, что у нее отважное сердце.
Лоб Летти разгладился. Уголки рта растянулись и поднялись вверх. Она издала тихий звук, который мог быть смехом.
— Да, ты действительно самый…
— Что?
— Не обращай внимания. Усы кольнули.
— Я знаю. — Его лицо было серьезно, в то время как глаза — нет.
Она смотрела на него, поочередно сосредоточивая внимание на разных деталях его лица, словно для того, чтобы они врезались в стены ее памяти. Уступая какому-то внутреннему чувству, она прикоснулась чувствительными кончиками пальцев к его недавно рассеченной губе, к старым ссадинам в углу рта и на подбородке, результату грубого отношения солдат, к припухлости у уголка глаза, темному шраму. Несмотря на все это, он был все же красив.
— Бедное твое лицо. Болит?
— Сейчас нет.
Она вздохнула, пальцы ее соскользнули вниз. Она встретила его взгляд. Ее глаза были серьезны, печальны, но непреклонны.
— Ничего не выйдет, ты же знаешь. Мы слишком разные. Мы вышли из разных миров и живем в слишком разных мирах. Всегда будет недопонимание, сомнения, страхи, даже если бы у нас не было этого неудачного пролога.
— Я не считаю его неудачным.
— Это потому, что ты такой же упрямый, как я, может, еще упрямее. Во всяком случае, этот пролог нормальным не назовешь.
— А мы и сами ненормальные, оба, — он чувствовал, что последует, и готов был сражаться до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118