— Как у вас много дел, тетушка Эм, всегда вы чем-нибудь заняты. Мне почти жаль, что я имею какое-то отношение к тому, что у вас забрали рабов.
— Что вы говорите, дитя мое? Я делаю сейчас меньше, чем когда-либо до войны.
До войны. Эти слова Летти слышала снова и снова. Хотя за прошедшие десятилетия были война с семинолами, война за независимость Техаса, война с Мексикой, никогда не возникал вопрос, какая война имеется в виду. Летти прекратила шить и произнесла с интересом:
— Не может быть!
— О, это чистая правда. Здесь жили сорок-пятьдесят рабов, за ними надо было присматривать, следить, чтобы они были накормлены и одеты, не говоря уже о том, что надо было заботиться о их здоровье.
— Но ведь для работы существовали слуги!
— А я в это время сидела в тени, попивала лимонад и обмахивала себя веером? Скажи-ка мне, дорогая, а у твоей матери есть слуги, у вас дома, в Бостоне?
— Да, конечно, повар и горничная, а весной еще одна женщина помогает делать уборку.
— И что, они работают, и никто не стоит у них за спиной, не присматривает, чтобы они все делали, как нужно?
Салли Энн подняла глаза от комка перьев, который пыталась расправить.
— И никто все время не показывает им, как все нужно делать?
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — Летти натянуто улыбнулась.
— В городе, таком, как Новый Орлеан, наверно, немного полегче, — сказала тетушка Эм, рассудительно скривив губы. — Многое из того, что мы делали в Сплендоре сами, там можно было купить в магазине, и недорого, потому что все это не надо везти вверх по реке. Но здесь, в деревне, все совсем не так.
— Получше, — сказала Салли Энн.
— Тише, меньше головной боли, сплетен, суеты, — добавила тетушка Эм и засмеялась. — Временами тут совсем тоскливо, но мы всегда могли собраться с соседями, устроить танцы, пойти на речку на пикник и нажарить там рыбы. Родственники приезжали и оставались на несколько дней, а иногда и недель, и конечно, праздновались свадьбы, рождения детей. Нет, я бы не поменялась с этими городскими дамами ни за что на свете. Я любила работать в саду, следить за курами, наблюдать, как приходят и уходят времена года — и до войны, и сейчас люблю.
— У вас это звучит почти как — нет, не в первобытные времена, скорее, как во времена первых переселенцев.
— А почему бы и нет? Когда я приехала сюда, еще девочкой, тридцать пять лет назад, так оно и было. Это была граница. Мы приплыли в Новый Орлеан из Джорджии, затем пароходом двинулись вверх по реке. У речной пристани мы сложили все, что у нас было, в фургоны, запряженные быками, включая огромный шкаф моей мамы и кровать с балдахином, которая досталась ей от бабушки, и потащились в самую глушь. Мой отец купил землю к северу отсюда, хороший пойменный чернозем, но он расчистил ее сам и сам сложил сруб из бревен, позднее построил большой деревянный дом. Вокруг были медведи, волки, пантеры, а до ближайшего врача надо было ехать тридцать миль. Когда я вышла замуж за Джеймса Тайлера, мы переехали в Гранд-Экор, и я подумала, что приехала в город. Но большой разницы на самом деле и не было.
Муж тетушки Эм погиб, когда пытался на коне переправиться через Ред-Ривер в наводнение; это Летти уже знала. Мать Рэнни умерла от туберкулеза, когда он был маленьким. Вместо того чтобы вернуться в родительскую семью после смерти мужа, тетушка Эм приехала, чтобы взять на себя заботу о Рэнни, отказавшись от собственности мужа в пользу двоих его братьев. Потом отца Рэнни сразил удар во время разгоряченного спора о расколе между Севером и Югом. В тот год началась война. Когда Рэнни ушел в армию, а потом стал инвалидом, вся ответственность за управление хозяйством Сплендоры легла на плечи тетушки Эм.
— Это чудесно, как вы поддерживаете это место, добиваетесь, чтобы оно кормило всех, — сказала Летти.
— Не говорите этого, пожалуйста, Рэнни. Он помогает, как может, но ужасно себя чувствует оттого, что не может делать больше. Его беспокоит то, как я живу, как выглядит дом, изгороди, поля. Я вижу, он смотрит на все это иногда, как будто все вспоминает, и это разрывает мне сердце.
— Он много делает. Вчера я видела, как он пахал на муле на одном из дальних полей.
Салли Энн осторожно сняла перышко, приставшее ей к губе, прежде чем вступить в разговор.
— Да, а прошлой ночью у него были опять его головные боли.
— Нельзя ему ничего говорить, — вздохнула тетушка Эм. — Он просто не будет слушать. — Она повернулась к Летти. — Он внимательно слушает вас во время занятий. Я хочу сказать, как я благодарна вам за то, что вы тратите на него время и на Лайонела.
— И на Питера, — кивнула Салли Энн. Ее сын присоединился к занятиям, как только узнал о них.
— Это все действительно очень занимательно, хотя я не знаю, запоминает ли что-нибудь хоть кто-то из них. Им бы все шутить.
— Это очень хорошо для Рэнни, я знаю. Не только учеба, но и то, что вы так естественно разговариваете с ним. Многие не знают, как с ним себя вести, особенно девушки.
— Они либо проглатывают язык, — заметила Салли Энн, — либо болтают так, будто от этого зависит их жизнь. И то, когда они не могут найти предлог, чтобы не оставаться рядом с ним.
Пожилая женщина покачала головой:
— Так было не всегда.
— Конечно же нет! — Салли Энн улыбнулась, а глаза ее смотрели куда-то вдаль. — Половина красавиц округа сходили с ума по Рэнни до войны. А вы бы видели, как они стаями кружили вокруг, когда Брэдли впервые привез его, а он еще был без сознания. Его постель на метр была завалена затейливо расшитыми подушечками. Лайонела и Питера тошнило от всех этих печений и конфет, которые он был не в состоянии есть. Каждый день в доме приходилось вытирать пыль, потому что экипажи все подкатывали и подкатывали к подъезду, а девушки умоляли позволить только взглянуть на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118