– поинтересовался Винсен, рассматривая каждую картину со все большим вниманием.
– На два или три дня. Я не переоцениваю эту шумиху, – ответил Жан-Реми. – Надо себя показать, иначе люди вас не простят. Но это целое испытание.
– Прежде чем уезжать, не окажете ли вы мне удовольствие поужинать у меня дома?
Жан-Реми на мгновение остановился растерявшись.
– Это очень мило с вашей стороны, но…
Он колебался, не зная как отказать, и Винсен продолжил:
– Вы очень заняты, конечно, я понимаю.
Они молча смотрели друг на друга, потом Жан-Реми покачал головой и показал на картину, которая была выставлена отдельно в глубине зала и ярко освещена.
– Чтобы быть искренним, вы рискуете не оценить это, – предупредил он другим голосом. – Я долго сомневался, прежде чем ее выставить, однако я не думаю, что кто-либо может найти недостатки…
Отстранив несколько приглашенных, он размеренным шагом направился к холсту. Сначала ошеломленный, но тут-же очарованный, Винсен обнаружил портрет неожиданный, волнующий и потрясающий, портрет Алена в двадцать лет. Картина излучала сильные эмоции, идущие от противоречивых чувств, которые читались на представленном лице: протест, слабость, тревога, отказ. Черты были абсолютно точны, вплоть до движения волос и тени появляющейся бороды, но глаза янтарного цвета обладали неразгаданным выражением.
Жан-Реми молчал, разглядывая свое произведение больше критическим, чем умиленным глазом. Потом объяснил равнодушно:
– Я выставил его отдельно от других полотен, потому что он, естественно, не продается.
– Даже мне?
– Даже вам!
Ответ прозвучал очень сухо, и Жан-Реми вскоре продолжил.
– Почему вы хотите его купить? – добавил он с натянутой улыбкой. – Потому что он вам нравится, или чтобы никто больше не смог его увидеть?
– Я не знаю… Чтобы смотреть на него, я предполагаю. Это в точности Ален! Он был абсолютно таким же… Что он сам о нем думает?
– Он еще не видел этого холста, но я предполагаю, что он его возненавидит. В принципе, я остерегаюсь портретов, всегда трудно передать оригинал. Для этого, я выбрал светлый сумрак в манере Караваджо, но это его слишком драматизирует…
Винсен подошел, чтобы посмотреть дату, которая стояла рядом с подписью Жана-Реми.
– Вы написали его только в прошлом году? Тогда у вас хорошая память… или, может, фотографии?
– Ни одной, к тому же они ничем бы не смогли мне помочь. Некоторые вещи не забываются, и все. Но хватит говорить о живописи, пойдемте, выпьем по стаканчику.
Они подошли к одному из буфетов, где им предложили виски. Винсен глотнул из своего стакана и потом посмотрел прямо в лицо Жана-Реми.
– Мы оба чувствуем себя неловко, – заметил он. – Вы вызываете во мне огромное восхищение, и я думаю, нам следует ближе познакомиться. По этой причине я и пришел.
– Да, я понял, единственное, я не знаю, что могу сделать… Ален возвел стену в своей жизни, его семья по одну сторону, оливки по другую, а в уголке я. Я никогда не пойду против его воли…
В нескольких шагах от них остановился молодой человек лет двадцати, не решаясь их прервать. Он бросал на них такие нетерпеливые взгляды, что Винсен, наконец, заметил его присутствие.
– Я думаю, вас ждут, – пробормотал он. Жан-Реми обернулся, смерил мальчика измученным взглядом, потом пожал плечами.
– Ах да! Вот цена славы. Скажем… ее награда.
– Кто это? – спросил Винсен вопреки своей воле.
– Никто.
Растерянный, Винсен не знал, как отреагировать, и жестом извинился.
– Очень хорошо, – сказал он, – я ничего не видел.
– Но вы на самом деле ничего не видели! Вокруг вас никогда не вьются молоденькие секретарши суда или адвокаты, на которых вы в лучшем случае на секунду задерживаете свое внимание?
Он не был зол, лишь немного разочарован. Мысль о Беатрис пришла тогда в голову Винсену, и он машинально взял второй стакан, который ему протянул Жан-Реми. Да, если бы он был бдительным, Беатрис прошла бы через его жизнь, как этот юнец прошел через жизнь Жана-Реми, в то время как Ален продолжал его преследовать, что доказывал портрет. Он спросил себя, почему их разговор принял такой странный оборот, личный и загадочный.
– А ваша галерея в Сен-Реми? – вдруг спросил он.
– Дело, которым очень хорошо управляет Магали, процветает. Понимаю, что это вас удивляет.
– Ну да, признаюсь, я и не представлял, что моя жена или, скорее, моя бывшая жена, займется искусством! Она никогда не выказывала интереса к… к такого рода вещам.
– Аппетит приходит во время еды.
Винсен покачал головой, потом поставил стакан, немного оглушенный. Он пил натощак, и алкоголь вызвал у него отвращение. Мысли о Магали ничего не меняли, она отныне перевернула страницу, как и он, и общими у них оставались лишь дети и воспоминания молодости.
– Я должен идти, – сказал он с сожалением. – Я думаю, настаивать бесполезно, вы не продадите этот портрет?
– Определенно нет, но спасибо за то, что вы его оценили.
– Я был рад с вами поговорить.
– Я тоже. Мы найдем еще случай увидеться. Вы знаете, мы любим одних и тех же людей, даже если не одним и тем же образом.
Фраза могла показаться загадочной, но Винсен прекрасно понял. С глубоко печальной улыбкой он снова пожал руку Жана-Реми и решил покинуть галерею. Сев за руль, он понял, что не хочет ни возвращаться домой, ни объяснять Беатрис, почему он задержался.
С восьми часов утра в конторе Морван-Мейер кипела работа. Мари, как обычно, пришла раньше девяти часов и начала проверять присутствие каждого работника, состояние рабочих мест, которые были убраны за ночь, свой собственный план встреч и, наконец, список звонков новым потенциальным клиентам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99