Он с трудом оторвал взгляд от созерцания Глорианы, чтобы прочитать документ. Разбирать строгие печатные строки было удивительно легко, но содержание их лишний раз напомнило ему о том, что он совсем не знает ни эту эпоху, ни эту страну.
– Мне очень жаль, Глориана. Я ничего здесь не понимаю.
– Я тоже. – Она снова вперила взгляд в кучу стекла. – Происходит что-то странное. Вот моя копия телеграммы. Любопытная старая проныра миссис Лау-дон говорила, что прочла телеграмму. Но управляющий банком сказал мне, что он никакого провода не получал.
– Итак, бумага. – В подтверждение Данте помахал листком, и после долгого колебания Глориана согласно кивнула. – Бумага – копия твоей телеграммы. – Данте шлепнул по бумаге рукой перед глазами Глорианы, и она снова кивнула, хотя и несколько насмешливо. – Что общего между телеграммой и каким-то проводом?
– Ах, да между ними нет никакой разницы. Данте недоверчиво фыркнул:
– Провод не может так сильно измениться, чтобы его можно было спутать с бумагой.
– В Америке телеграмму иногда называют для краткости словом «провод». Наверное, потому, что ее передают из одного места в другое по… – Она показала пальцем в направлении города, а потом подняла его вверх, где между столбами висели темные не то канаты, не то веревки, впрочем, слишком высоко, чтобы ими кто-то мог воспользоваться, кроме разве что гигантских диких обезьян. Или цыган-акробатов на трапеции. – По проводам… знаешь, эти «та… та-та-та… та-та». – Она подогнула пальцы и с каждым «та» словно ударяла ими в воздухе, как учитель мог бы слегка постукивать по голове нерадивого ученика.
– И все эти «та-та» вместе передают сообщение, – догадался Данте, на какой-то момент отказываясь от намерения убедить ее в том, что бумагу нельзя называть проводом.
– Вот именно! – Глориана просияла, обрадовавшись, что ее мучительное объяснение дошло до Данте. – Любой, у кого в голове есть хоть капля здравого смысла, мог бы прочесть это послание и понять, что я перевела деньги со своего флоридского счета в банк Коконино в Холбруке.
Данте снова склонил голову над ее посланием и стал читать его более внимательно. Прочитав всего несколько слов, он скривил губы, и, хотя попытался присвистнуть, у него вырвался слабый смешок.
– Глориана, если ты сама составила этот документ, то в случившемся недоразумении тебе следует винить только самое себя.
– Не говори глупости. Я уже много лет перевожу деньги из одного банка в другой. Женщине небезопасно держать при себе солидные суммы денег.
Он вспомнил слова Мод о затруднениях Глорианы при чтении и пожалел, что свалил вину в ошибке на нее.
– Послушай, я прочту то, что здесь написано: «Я, Глориана Карлайл, настоящим уполномочиваю вас перевести сто пятьдесят долларов с моего счета в банк Коконино в Холбруке, штат Аризона, точка». – Его смешок превратился в настоящий смех. – На что это похоже – женщина приказывает мужчине что-то сделать, а потом тут же велит ему остановиться.
– Но… но… написанное означает вовсе не это! Это просто обычная форма телеграммы. – Видя, что Данте недоверчиво насупился, она продолжала: – В том-то и дело! Каждому известно, что «точка» в телеграмме никакого собственного смысла не несет.
– Ах, тогда, возможно, ты не имела в виду ровно ничего, когда ставила точку на нашей поездке в Плезент-Вэлли.
– Вовсе нет! Именно это я и имела в виду. Я туда не еду.
Она снова утратила свой редкостный, блистательный, цветущий вид. Словно на ней осела перемешанная жарой пыль, затмив блеск ее волос и стерев сияние кожи. Данте внезапно показалось, что он уже не сможет ничего сделать для того, чтобы ее глаза снова засветились.
– Вот и прекрасно, – проговорил он, пристально глядя на Глориану. – И теперь ты можешь вручить мне зеркало в качестве возмещения.
– Ты ничего не сделал, чтобы его заработать.
– Но я по-прежнему готов все сделать. Ты односторонне расторгаешь договор, лишая меня этой возможности.
– У нас нет никакого контракта. Мы не подписывали никаких бумаг.
– Там, откуда я родом, слово, данное человеком, связывает его больше, чем любая подпись на тонком листке бумаги, который можно просто скомкать и втоптать в грязь.
– Что ж, похоже, ты не остановишься ни перед чем, чтобы заставить меня отдать тебе зеркало. – Данте вспыхнул при напоминании о том, что он изменил своему слову. – Если тебе не нравится то, как мы ведем здесь дела, может быть, тебе следовало бы вернуться туда, откуда ты явился. Что до меня, то я была бы рада твоему отъезду.
Глориана отвернулась от него и решительно зашагала прочь. В глазах у Данте померкло, и он задышал быстро и жестко, словно задохнувшись. Он пытался понять, почему дышал, как связанный олень, и почему боль стрелой впивалась в сердце. Это от солнца, подумал он. Да, наверняка от солнца, его тело не привыкло к такой жаре. А может быть, он со всей остротой понял, что не может вернуться домой без зеркала? Или одно, или другое. Остальное он рассматривать отказывался наотрез. Он не допускал того, что именно ее неприязнь была как-то связана с доселе незнакомой болью, вцепившейся в его сердце.
– Или ты забыла о том, – проревел он ей вслед, – что твои собственные губы назвали меня суженым перед всеми жителями городка?
Шаги Глорианы замедлились, и она остановилась. С каким-то злым шелестом она отвела в сторону свои юбки и взглянула на землю, но даже с того места, где он стоял, Данте было видно, что не рытвины на дороге заставили ее остановиться. Ничто не мешало ей шагать дальше, кроме брошенного им упрека.
Не помня себя, Данте устремился к Глориане, а когда оказался рядом с нею, обнаружил, что вообще не мог думать ни о чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107