Циркачи не единственные, кому приходится иногда искать, как убить время. Данте решил продолжить этот разговор:
– Каково самое важное требование для овладения этим трюком?
– Наличие партнера, готового вверить тебе свою жизнь.
– Как ты вверила мне свою, Глориана?
Глориана говорила о лошадях. О молчаливой, но тесной связи, соединяющей хорошо выдрессированную лошадь с наездником, об умении его предвосхищать движения лошади. О преданности, позволяющей лошади не сбиваться ни с пути, ни с темпа, несмотря на шум и другие отвлекающие обстоятельства, которые могут ее испугать, заставить шарахнуться в сторону или резко остановиться и сбросить наездника, что грозит ему неминуемой гибелью.
Данте посмотрел на Глориану. Она вся дрожала. Взгляд его медно-карих глаз насквозь пронизывал это очаровательное тело профессиональной циркачки, одним своим видом возбуждающее мужчин… Этот блистательный вид сама она презирала, потому что все это была ложь. Данте прокладывал себе путь напрямик, словно циркового фасада вообще не существовало, прямо к ее сердцу, и она упивалась мыслью о том, чтобы открыть ему свое сердце, только ему.
Ею овладело веселое возбуждение. Здесь, на этом ранчо, она могла полностью раскрепоститься вдали от людей, следящих за каждым ее шагом. Кристель тоже могла наслаждаться, работая с Глори, без запугивания каким-нибудь пьяным ковбоем, считающим, что его никудышный гонорар позволяет ему разряжать свои револьверы над ушами бедной кобылы, демонстрируя свое одобрение. Данте смотрел на Глори, стоявшую на спине галопировавшей по кругу кобылы, но не тем нечистым, похотливым взглядом, который всегда заставлял ее содрогаться от отвращения. Он боялся – за Глориану. И когда он убедился в ее высоком мастерстве, этот страх сменился гордостью – за Глориану.
Рука Данте оставалась на бедре. Глориана просунула под нее свои руки и задержала дыхание, его мускулы в ответ на это напряглись и набухли, а пальцы крепко сжали ее руки.
– Я верю в тебя больше, чем в самое себя, – сказала она.
– Так быть не должно.
Данте спрыгнул, с лошади и принял Глориану в свои объятия. Этого оказалось недостаточно. Ей хотелось быть ближе. Она дотянулась носками до земли, получив опору, сильнее прильнула к его сердцу и почувствовала, как оно билось в унисон с ее собственным. Недостаточно было и этого.
– Ты перестала бы в меня верить, – шептал Данте в ее волосы, – если бы знала, какие мысли меня сейчас терзают.
Бедра Глорианы заскользили вверх по его тугим мускулам, и их мысли слились в одно целое, так же как их тела.
Он повел ее по выбеленным непогодой половицам через каркас недостроенного отцом Глори дома в его заднюю часть, в комнату, которая, как она почувствовала сердцем, должна была служить спальней. Она увидела сложенные стопкой постельные принадлежности и разложенные в идеальном солдатском порядке его металлический нагрудник и похожий на желудь шлем.
Ей захотелось раскидать все это, уничтожить малейшие намеки на то, что это всего лишь временное пристанище Данте, ударом ноги вышвырнуть и нагрудник, и шлем в заросли сорной травы, где они, проржавев, превратились бы в ничто, разорвать его панталоны с пуфами и расшитую рубашку на такие мелкие клочки, которые могли бы пригодиться птицам для плетения своих гнезд. Ей страстно хотелось сорвать с Данте ремешок, прихватывавший его волосы, повалиться вместе на тюфяк и упиваться его запретными, захватывающими ласками при свете дня, пока этот тюфяк, душистый от высушенной солнцем соломы, которой он был набит, не расползется по швам и не растворятся в воздухе все следы путешествующего во времени воина, оставив в ее объятиях лишь этого мужчину, так похожего на полуприрученного тигра.
Так Глори и сделала.
Данте удивленно откинул голову, когда она отшвырнула ногой нагрудник. Его губы тронула улыбка, когда за нагрудником последовал шлем. К тому времени, когда она добралась до его старой одежды, чтобы разнести ее в клочья, он уже трепетал от радостного предвкушения, и это заставило ее пальцы прикоснуться к нему, забыв обо всем на свете. А может быть, ткань, сработанная ткачами былых времен, просто оказалась более прочной, и она не смогла оторвать от нее ни одной полоски. Данте вырвал из ее рук и отбросил в сторону свою старую одежду и прижал ее руку к надетой на него рубашке.
– Попробуй разорвать вот это, – прошептал он ей на ухо.
Руки Глорианы заскользили по его животу в попытке разорвать прочную домотканую материю. Ее охватило страстное желание почувствовать его трепетавшие под тканью крепкие мускулы. Мысль о том, что можно было просто расстегнуть пуговицы, возобладала над инстинктом разрушения, и она быстро их расстегнула, содрогаясь от наслаждения, когда ее пальцы прикасались к животу Данте, к его бокам, скользили вдоль пояса и ниже.
– О, Глориана… – шептал Данте. Он откинул назад голову и дышал глубоко и прерывисто, когда она прижала язык к линии, разделявшей надвое его грудь, и зарылась лицом в шелковые завитки покрывавших ее волос, вдыхая его аромат и чувствуя, что уже одно это могло ее воспламенить.
– Данте, – шептала она, – Данте Тревани…
Ее полуприрученного тигра уже ничто не могло удержать.
И они разнесли в пух и прах соломенный тюфяк, но не раньше, чем Глориана еще раз десять прошептала его имя. И не раньше, чем он проник в нее и раз за разом вознес ее к вершинам такого сладкого, расплавляющего наслаждения, что она кричала от боли и желания раствориться в нем без остатка.
Данте задержал на мгновение ее голову между ладонями.
– Не закрывай глаза, Глориана, – требовал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107