Когда они остались одни, Джеффри снова принялся разглядывать полученный им документ на землю. О! Ее защитник совершенно покорен листочком бумаги! Он приподнял его перед собой, словно пытаясь оценить, сколько света пропустит этот тонкий листок, потом поднял к небу, щурясь на яркое солнце и пытаясь разобрать просвечивающие сквозь бумагу буквы. Эта поза заставила его откинуть голову назад, отчего еще заметнее стали его сильная шея и крепкий подбородок, аристократический нос и чувственные губы.
Когда Джеффри закончил возиться с листком, то не стал складывать его как обычно, а скатал в тоненькую трубочку, а потом снова раскатал, словно это был крошечный свиток, и, склонив голову набок, опять принялся разглядывать написанное.
Тут он ей улыбнулся, и Джульетта невольно ответила на улыбку, словно разделив его нескрываемый интерес. Как это, наверное, чудесно – находить радость в самых простых вещах!
«А ведь я когда-то тоже была такая», – вдруг с изумлением подумала она. Когда-то ей казалось, что вот-вот произойдет нечто необыкновенное. Как она смогла, ничего не предпринимая, просто потерять это ожидание чуда?
Джульетте вдруг показалось, что в ее душе словно развязался какой-то туго стянутый узел – узел, удерживавший тогу обязательств и практичности, в которую она рядилась и которая так тяжело давила на ее плечи. Она же сама затянула этот узел, и нельзя, чтобы он так просто развязался! Но когда Джульетта попыталась вновь обрести былое состояние, узел получился гораздо менее надежным, не внушавшим доверия.
Она вдруг поймала себя на том, что, закрыв глаза, улыбается небу, наслаждаясь прикосновением солнечных лучей и ветерка к своей коже.
– День сегодня несравненно чудесный, правда, Джульетта?
– Да, – прошептала она.
Джульетта с трудом подавила желание окликнуть лейтенанта Джордана, чтобы попросить отвести ее к Агнес Фаулер. Возможно, скорчиться под одеялом во время нападения приграничных разбойников будет не так опасно для ее душевного спокойствия, как одной ехать с Джеффри д'Арбанвилем тридцать с лишним миль до дома.
Глава 11
Джозайя остановился, бросил плуг и вытер пот со лба. Сощурившись, он посмотрел в сторону дома, но с такого расстояния нельзя было разглядеть, не стоит ли кто-нибудь на крыльце.
Он всегда расставлял на крыльце стулья так, чтобы Ребекка оказалась перед окном кухни. Иногда она садилась там шить, и тогда можно было войти на кухню и незаметно наблюдать за нею. Или когда они вместе сидели там после наступления темноты, наслаждаясь прохладным ветерком, он под каким-нибудь предлогом уходил в дом и зажигал на кухне свечу. Ее теплый золотой свет падал на крыльцо и освещал прелестные черты жены, тогда как сам Джозайя оставался в темноте. В самые лучшие дни к ним присоединялся и мальчик, так что Джозайя мог насладиться видом обоих, не выдав того, как ему дорого их присутствие.
То, что они взяли в жилички эту треклятую школьную училку, тоже было ему на руку. Ребекку очень радовала дружба с этой женщиной: изредка в доме слышен был ее смех, и всякий раз, когда она думала, что кроме них с Алмой дома никого нет, ее мелодичный голосок так и сыпал болтовней. Джозайе приятно было чем-нибудь тихо заниматься в сарае – чинить сбрую, например, – когда до него через двор долетал счастливый женский говор. Он знал, что стоит его долговязой фигуре появиться в дверях дома – и веселье погаснет. Оживление Бекки сменится привычной отчаянной бледностью, улыбающееся лицо училки искривится хмурой неприязнью, словно она недовольна, что Джозайя не говорит, например: «Ничего, девицы, продолжайте развлекаться».
Нельзя, никак нельзя, чтобы они узнали о постоянной жажде, которая его снедает. О неотвязном страхе, что однажды появится тот мужчина, которого любила Ребекка, настоящий отец Робби, чтобы отнять их у него. И они уйдут – он совершенно уверен, что уйдут.
И кто будет их винить, если учесть, каким неудачником оказался Джозайя Уилкокс?
– Но!
Он встряхнул вожжами, так что они ударили мула по спине, и с силой налег на плуг, зная, что ему предстоит еще много часов работы, прежде чем он достигнет блаженного отупения полной усталости, которая позволит ему забыть о своей неудачливости.
Ему было еще далеко до такого состояния, когда в конце борозды его встретил Робби.
– Ма… ма говорит – уже поздно. Мисс Харкинс проголодалась. Надо идти ужинать.
Да, уже поздно, но летними вечерами бесконечно долго не темнеет. А Джозайя не может идти рядом с Робби, когда солнце освещает бледное лицо ребенка, на котором застыло презрение, не может сидеть за столом напротив мальчика, когда не настолько устал, что ему ни до чего нет дела. В такие моменты, когда в его руках еще оставалось немного сил, ему отчаянно хотелось притянуть Робби к себе и крепко обнять – вместо того чтобы вечно его отталкивать.
– Иди и поешь с женщинами. Я приду, когда закончу.
Как всегда после того, как он целый день работал молча, голос его звучал скрипуче и резко, словно пила, вгрызающаяся в древесину тополя.
Он повернул мула и поставил плуг, чтобы начать новую борозду. И все время он ощущал, что Робби не спускает с него глаз, хоть и ничего не говорит. Джозайя был уверен, что мальчик сравнивает его с настоящим отцом, которого никогда не знал, и что сравнение оказывается не в его пользу: тот был человеком солидным, состоятельным, не то что он, бедный поселенец, который даже не может купить жене новомодное платье от Блумер.
– Почему ты все еще тут? – Наверное, рычание раненного охотниками разъяренного медведя сейчас показалось бы мальчику приятнее, чем тон отчима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115