Через выкрашенный в цвет слоновой кости холл мы прошли в небольшую гостиную, где стены были обиты светлой камчатной тканью, а мебель — тускло-красным шелком. И висели картины, но не с изображением лошадей и собак, а фамильные портреты.
— Я скажу экономке, чтобы показала вам и Никки ваши комнаты, — сказал Сэйвил. — Второй завтрак через полчаса — вы сможете умыться и немного отдохнуть. А потом, если захотите, я покажу вам наших коней.
— Конечно, милорд, — тихо сказала я, еще не полностью придя в себя после его прикосновения.
Такое ведь уже было, но отчего именно сегодня во мне что-то дрогнуло, перевернулось… и никак не становится на место?
Маленькая рука Никки, ухватившаяся за мою, была сейчас надежной опорой.
— Ой, это будет так здорово, милорд, — прощебетал он. — Посмотреть на ваших коней… А моя комната… где? Далеко от мамы?
Сэйвил, заметивший, как крепко держится за меня мой Никки, улыбнулся.
— Совсем рядом, — сказал он. — Можете разговаривать через стенку.
— Какой большой у вас дом, — продолжал Никки. — Я не видел таких. Да, мама?
— Не такой большой, как кажется, — успокоил его граф. — Ты быстро привыкнешь к нему.
Я подумала, что сказал бы мой сын, попади он в Сэйвил-Касл с его, наверное, сотней комнат!
Вошла немолодая женщина с седыми волосами, тщательно собранными в пучок, и Сэйвил воскликнул:
— А вот и миссис Эббот! Пожалуйста, покажите гостям их спальни, а также столовую, чтобы Никки не заблудился!
— Мы не позволим такому хорошему мальчику заблудиться, — заверила миссис Эббот. — Пойдемте, мэм!
Пока мы шли за ней по дому, Никки не отпускал мою руку.
В столовой, довольно большой комнате, обитой деревянными панелями XVII века, тоже не висело картин с изображением лошадей и собак. Стены украшало несколько морских пейзажей.
Когда я, не выдержав, призналась Сэйвилу, каким представляла себе убранство дома, он улыбнулся.
— Эти картины велела повесить моя бабушка. Говорила, они помогают ей лучше переносить бесконечные разговоры о лошадях.
Я смотрела на его лицо и клялась себе больше никогда не говорить ничего такого, что вызвало бы появление на нем улыбки.
Никки вежливо заметил:
— Картины очень хорошие, милорд.
Мы все были до предела вежливы и любезны за ленчем, состоящим из супа и холодного мяса. Никаких колкостей, никакой иронии. После еды Сэйвил, как и обещал, пригласил нас посмотреть лошадей. Я уже раньше успела оправдаться перед Никки, сказав, что в свой приезд в Сэйвил-Касл видела только одного жеребца, а сейчас нам покажут трех или даже больше.
Коней-производителей держали в отдельных, строго огороженных загонах. В первом из них я увидела красновато-рыжего красавца с черным хвостом, черной гривой и белой звездочкой на лбу. Он трусил вдоль ограды, грива и хвост развевались, мышцы играли под блестящей шкурой.
— Он прекрасен! — воскликнула я.
— Это Раджа, — сказал Сэйвил. — Самый молодой из троих и поэтому наименее проверенный, как вы понимаете. У него превосходные результаты в забегах. Взял приз два года назад в Ньюмаркете.
— Какой? — спросил Никки.
— Называется гиниз, — объяснил граф. — Этот вид состязаний один из самых престижных в стране.
Я с горечью подумала, что то же самое мог бы рассказывать Никки его отец… Если бы не умер таким молодым.
Полюбовавшись Раджой минут десять, может, чуть больше, мы перешли ко второму загону, где темного цвета конь усердно щипал траву. Он оторвался от своего занятия и подошел к невысокой ограде. Гладкий и блестящий, как полированная мебель, он впечатлял своей величиной, статью, классической формой головы. Высокие ноги были безукоризненны. Да, он был хорош, но, увы, уже не молод.
— Привет, дружище, — ласково окликнул его Сэйвил и протянул кусок сахара, который жеребец, не торопясь, взял мягкими губами.
— Его зовут Монарх, — сказал граф. — Ему уже восемнадцать лет, но, уверяю вас, он еще интересуется девушками.
Никки засмеялся этой немного рискованной шутке, а я удивилась, услышав ее из уст Сэйвила. Но в обществе лошадей даже лорды, видимо, ведут себя раскованно.
— Тоже очень хорош! — не могла не сказать я.
— Вы совершенно правы, — с нежностью произнес Сэйвил, угощая своего любимца еще одним куском сахара.
— А почему вы Раджу не угостили? — спросил Никки.
— Эти жеребцы — непростые создания, — ответил граф. — Не всякого можно кормить с руки. Наступит день, когда останешься без нескольких пальцев.
Никки с ужасом посмотрел в сторону загона, где резвился красавец Раджа.
— Граф вовсе не хочет сказать, что жеребцы всегда злобные, — вступилась я за Раджу. — Просто иногда бывают не в духе. Наступает такое время.
— Когда? — поинтересовался невинный ребенок. Я взглянула на Сэйвила, прося о помощи.
— Понимаешь, Никки, — сказал он, — в древности, когда все лошади были дикими, жеребцы стояли во главе рода… табуна. Конечно, такой вожак должен был быть сильным, недоверчивым, даже агрессивным. К врагам, разумеется. Вот эти качества и перешли к нынешним жеребцам от их предков и порой дают себя знать. Раджа родился именно таким, а Монарх всегда отличался добрым нравом.
Жеребец в третьем загоне был каштанового цвета и огромен, еще больше Монарха. Увидев нас, он фыркнул, повернулся к нам хвостом и отошел в дальний угол. Оттуда он все же смотрел в нашу сторону, но всем своим видом выражал полное отсутствие интереса, даже, пожалуй, враждебность.
— Центурион не отличается вежливостью, — сказал Сэйвил. — Однако это не помешало ему стать победителем в дерби и выиграть «Золотой кубок». Его считают прекрасным производителем.
— Он в плохом настроении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94