Вот почему он стоит здесь, полный безнравственных намерений, пытаясь придумать способ прокрасться наверх, в ее квартиру. Он надеялся, что, оказавшись рядом с ним, она отбросит правила и снова подарит ему поцелуи.
У него есть все шансы склонить ее на свою сторону, заставить думать, как он, стоит только проникнуть в ее покои. Ее добропорядочность всего лишь внешняя раковина; под ней Эмма мягкая, точно масло. Она хочет его, и он знает, как сыграть на этом желании, как воспользоваться своим опытом против ее невинности и доставить им обоим удовольствие. Сначала он опьянит ее поцелуями, как пьянила его она. Потом уложит на экзотический турецкий ковер, избавит от глупых идей о том, что пристало делать мужчинам и женщинам, и покажет, чем на самом деле им полагается заниматься.
Мимо прошествовали две дородные матроны, с нескрываемым любопытством осмотрев Гарри и его дорогую, пошитую у портного одежду. Он огляделся и заметил, что мальчишки, игравшие в камушки на углу, бросили игру и тоже смотрят на него, разинув рты. Больше стоять здесь, в этой обители кружевных занавесок и респектабельности рабочего класса, было нельзя.
«К черту все это, – подумал он. – Какая разница, что подумают люди?»
Он оттолкнулся от стены, взял связку книг, устремился к ее двери и вдруг без видимой причины замер посреди улицы.
С уст его слетело проклятие. Он развернулся и пошел к мальчишкам. Через несколько минут один из пареньков стал на шесть пенсов богаче, Эмма получила полное собрание «Тысяча и одной ночи» в переводе Бертона, а Гарри ехал домой в наемном экипаже, размышляя, не он ли сам повредился умом.
Глава 15
Подари мне поцелуй, а потом еще; добавь к нему двадцать и не забудь про сто.
Роберт Херрик, 1648 г.
Тетя Лидия вернула бы книги. Отец сжег бы их. Эмма оставила книги себе.
Она ни секунды не сомневалась в своем решении, вот что поразило ее больше всего. Более того, она решила выставить непристойное собрание в своей гостиной, на полке, которую было прекрасно видно с ее кресла у рабочего стола. Она могла любоваться им, сколько душе угодно, сочиняя опусы о благопристойном поведении. Может, это своего рода лицемерие, но всякий раз, когда она отрывалась от машинки и смотрела на яркие красные обложки, Эмма улыбалась – тайная радость, коей она имела возможность наслаждаться когда пожелает.
Выходит, она все-таки была мятежницей. Подобно невольно слетающим с губ бранным словам в минуты отчаяния и чрезмерному поеданию шоколада в грустные дни, эти книги являлись крошечным мятежом против строгих рамок ее воспитания. Однако с поцелуем Марлоу дело обстояло иначе. Это был куда более серьезный бунт, чем несколько ругательств или непристойная литература.
Миссис Инкберри совершенно справедливо напомнила о хрупкой природе женской добродетели и тех последствиях, с которыми придется столкнуться несчастной, утратившей ее. И все же стоило Эмме вспомнить о Марлоу и о происшествии в книжном магазине, в душе ее начинало клубиться темное, горячее желание – еще один тайный восторг, но в отличие от первого она не могла себе позволить насладиться им. Не успевал он появиться, как Эмма тут же подавляла его, приговаривая, как вредно лелеять нескромные мечты о виконте, который никогда не даст ей своего имени.
Последнее время они обсуждали ее труды через курьера, но, получив от него записку с требованием возобновить личные встречи, Эмма была уверена, что время излечило ее, что она уже собрала волю в кулак. Прошло около двух недель после поцелуя в книжном магазине Инкберри – вполне достаточно, чтобы взять себя в руки и подавить бесстыдные мысли и порывы.
Но стоило в среду вечером переступить порог конторы, как Эмма поняла, что жестоко ошибалась. Как только секретарь объявил о ее приходе и Марлоу повернулся к ней от окна, его улыбка пронзила ей сердце, всколыхнув воспоминание о болезненно-сладостном удовольствии, которое она испытала от прикосновения его губ. В его взгляде читался тот же темный, тайный голод, и Эмма поняла, что все ее усилия пошли прахом. Что поцелуй создал между ними невидимую связь, которая никогда не прервется. И через двадцать лет ничего не изменится. Едва Эмма увидела Марлоу, и ее вновь охватила безудержная радость.
Эмма неуверенно остановилась в нескольких футах от кресла, стоявшего напротив его стола, намертво вцепившись в ручку кожаного портфеля. Казалось, она не в силах двинуться дальше, не в силах сделать еще хоть шаг.
– Привет, – выдохнула она.
– Эмма… – Его губы растянулись еще шире, и удовольствие в груди стало невыносимым. Эмма опустила глаза, но это не помогло – из нагрудного кармана его темно-синего сюртука выглядывал краешек розовой благодарственной открытки, которую она послала ему за книги. Эмма прикусила губку.
– Это все, сэр?
Обыденный голос секретаря разрушил чары. Марлоу посмотрел мимо нее.
– Да, спасибо, Куинн.
Секретарь вышел, и Эмма преодолела последние футы до стола Марлоу. Она села, поставила портфель у ног и попыталась вспомнить, зачем она здесь.
– Обсудим исправления, милорд? – Она старалась говорить четко и по-деловому, каждой клеточкой тела ощущая открытую дверь в приемную, прекрасно понимая, что секретарь, который сидит сейчас на ее бывшем месте, может услышать их разговор. – Они настолько многочисленны?
– Нет. Почему вы так решили?
Она не стала объяснять ему причину. Не скажешь ведь, что, сидя за пишущей машинкой, она не столько работала, сколько разглядывала книги в красных кожаных обложках и пыталась выбросить из головы Марлоу и его поцелуй.
– Я подумала, вы именно поэтому пожелали встретиться лично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83