Всесокрушающая боль охватила меня, когда я вслух произнесла имя Джейми. И все же где-то внутри возникло умиротворение и слегка спало напряжение, когда я сказала, и повторила снова и снова:— Господи, в руки Твои предаю я душу раба Твоего Джейми.Возникла мысль, что, возможно, для Джейми будет лучше умереть. Он сам сказал, что хочет умереть. Я точно знала — если я покину его, как он хочет, он скоро погибнет: вследствие пыток и болезни, или его повесят, или в битве. И не было никаких сомнений, что он тоже это понимает.Сделать так, как он просил? Да будь я проклята, если соглашусь, сказала я себе. Будь я проклята, свирепо повторила я солнцу на алтаре, и вновь открыла книгу.Прошло какое-то время, пока я осознала, что моя мольба перестала быть монологом. По правде сказать, я поняла это только тогда, когда ответила на вопрос. Только я не помнила, чтобы мне его задавали.В оцепенении бессонного страдания меня о чем-то спросили, я не знала точно, о чем именно, но ответила, не задумываясь:— Да, сделаю.Все мысли испарились. Я вслушалась в звенящую тишину и уже осторожнее беззвучно повторила:— Да. Да, сделаю, — и мельком подумала: условия греха таковы… он совершается с твоего полного согласия… таковы же и условия благодати, — эхом откликнулся тихий голос Ансельма.У меня возникло ощущение, что мне в руки положили небольшой невидимый предмет. Драгоценный, как опал, гладкий, как нефрит, тяжелый, как речная галька, более хрупкий, чем птичье яйцо. Безгранично спокойный, живой, как основа Сотворения мира. Не дар, но доверие. Чтобы неистово лелеять и мягко охранять. Слова возникали сами и растворялись под сводчатыми тенями потолка.И я преклонила колена перед Духом и покинула часовню; в бесконечности момента, когда время останавливается, я ни на миг не сомневалась в том, что получила ответ, хотя еще не понимала, что именно мне ответили. Я только знала, что в руках у меня — человеческая душа. Моя или чья-то еще, я не знала.Утром время потекло, как обычно. Я проснулась и увидела перед собой одного из братьев, который сообщил мне, что Джейми горит в лихорадке, и это совсем не походило на ответ на мои молитвы.— И давно? — спросила я, привычно прикладывая руку ко лбу и к спине, заглядывая подмышку и в пах. Нет и следа облегчающей испарины — сухая натянутая кожа, иссушающий жар.Он был в сознании, но глаза затуманились. Источник лихорадки очевиден: искалеченная правая рука распухла, от влажных повязок пахнет гноем. На запястье — зловещие красные пятна. Проклятая инфекция, подумала я. Отвратительное гнойное заражение крови, опасное для жизни воспаление.— Я зашел к нему после заутрени, и он уже был таким, — ответил монах. — Я дал ему воды, но его начало рвать сразу после рассвета.— Следовало сразу позвать меня, — сказала я. — Ну, неважно. Принесите мне горячей воды, листьев малины, и позовите брата Эмброуза Как можно быстрее.Он ушел, пообещав, что принесет мне и завтрак, но я отмахнулась, протягивая руку к оловянному кувшину с водой.К тому времени, как пришел брат Эмброуз, я попыталась напоить Джейми водой, но его сильно вырвало, поэтому теперь я мочила водой простыни и обтирала пылающую кожу.Одновременно я поместила воспаленную руку в воду настолько горячую, насколько было возможно, чтобы не нанести ожога. Поскольку ни пенициллина, ни сульфамидных препаратов у меня не было, единственным средством борьбы с бактериальной инфекцией оставалось тепло. Тело пациента помогало мне в этом высокой температурой, но температура тоже представляла собой серьезную опасность, изнуряя мышцы и разрушая клетки головного мозга. Фокус состоял в том, чтобы применять местное тепло, уничтожая инфекцию, но обеспечивая, однако, тело достаточной прохладой, чтобы предотвратить разрушения, и влагой, чтобы оно могло поддерживать свои функции. Чертовски сложная тройная балансировка, уныло подумала я.Больше не имели значения ни душевное состояние Джейми, ни его физические неудобства Я просто боролась, поддерживая в нем жизнь, до тех пор, пока инфекция и лихорадка не пройдут — все остальное сейчас неважно.К вечеру второго дня у него начались галлюцинации. Мы привязали его к кровати мягкими тряпками, чтобы он не упал на пол. В конце концов в качестве отчаянной меры я отправила одного из братьев во двор, за корзинкой снега. Мы обложили им Джейми, чтобы снизить жар. Это вызвало неистовый приступ дрожи, после которого Джейми совершенно обессилел, но температура на некоторое время действительно упала.К несчастью, это лечение пришлось повторять каждый час. На закате комната походила на болото: на полу стояли лужи растаявшего снега, мокрые простыни заменяли кочки, а пар, поднимавшийся от жаровни в углу, струился, как болотный газ. Мы с братом Эмброузом тоже промокли насквозь, вспотели, но мерзли в талой воде, и уже были близки к изнеможению, несмотря на помощь Ансельма и других братьев. Мы перепробовали все жаропонижающие: лопух, чертополох, клюкву и тысячелистник, но все напрасно. Отвар ивовой коры, который мог бы помочь за счет большого содержания в нем салициловой кислоты, нельзя было давать в слишком больших количествах.В редкие моменты просветления Джейми умолял меня позволить ему умереть.Я отвечала грубо, так же, как и в предыдущую ночь:«Да будь я проклята, если позволю», и продолжала делать то, что делала.Когда солнце село, в коридоре послышались шаги. Дверь открылась, и в комнату вошел аббат, дядя Джейми. Его сопровождал отец Ансельм и еще трое монахов, один из которых нес небольшую кедровую шкатулку. Аббат подошел и коротко благословил меня, а потом взял меня за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134