Во время разговора с Генри она старалась держать себя в руках и не выказывать паники. В глубине души девушка опасалась, что это холера. Не будучи врачом, она не могла сказать наверняка, но симптомы указывали на самое худшее. Адаму этого говорить не стоило — он и без того едва жив от страха.
— Мы очень скоро найдем тебе доктора, — шептал Адам, склоняясь к Люси и нежно поглаживая ее сухой и до странности холодный лоб. — Папа здесь, доченька, я с тобой. Скоро придет доктор, он знает, что делать… все будет в порядке. А когда ты выздоровеешь, мы поедем домой…
Его голос дрожал и прерывался. У Адама было страшное сомнение, что дочь уже в беспамятстве, уже не слышит его.
Когда через несколько минут в дверном проеме возник Генри, переговоривший с машинистом, Адам спросил лаконично:
— Когда?
— Только через сорок миль. Но они телеграфируют заранее, и доктор будет ждать на вокзале. Придется потерпеть чуть больше тридцати минут.
Напрасно Флора пыталась скрыть от Генри правду. Наторелый в путешествиях по южным странам, он поставил диагноз безошибочно: холера. Поэтому с таким сочувствием смотрел на истерзанного тревогой отца.
Адам кивнул, и все его внимание опять переключилось на больную дочь. Он ни о чем другом не мог думать, кроме смертельной угрозы, нависшей над жизнью любимой Люси. Еще несколько часов назад девочка веселилась и бегала — и вот лежит почти без сознания и трудно дышит пересохшим ртом, уже наполовину в лапах смерти. Адам снова принялся молиться духам, ибо ничего больше предпринять нельзя было. Оставалось только уповать на милосердие судьбы и высших сил.
— Мне нужна твоя помощь, о великий Аа-бадт-Дадт-деа, — с жаром шептал он. — Только ты способен спасти мою дочурку. Она мое солнце и мое счастье, сладкое упование всей моей жизни. Молю тебя, услышь этой ночью твоего верного слугу и помоги мне. Она такая маленькая, нельзя отнимать жизнь у того, кто прожил так мало…
Пока он молился, в памяти вставали картины прошлого.
Вспоминалась невероятная пьянящая радость того дня, когда он впервые держал на руках свою совсем крошечную дочь. Это было уже через несколько минут после родов. Ребенка принесла мисс Маклеод. Добрая Туча сказала ему, счастливо улыбаясь во весь рот:
— Теперь она ваша, господин граф. Мы с вами позаботимся о том, чтобы малышка была счастлива.
Этими словами пожилая женщина исключала Изольду из процесса воспитания.
Мисс Маклеод с самого начала нутром угадала, что творится в доме и чего стоит графиня де Шастеллюкс. «Мы», употребленное мисс Маклеод, означало — она сама и граф.
Глазенки новорожденной были широко распахнуты. Девочка смотрела на отца из кокона пеленок с серьезным любопытством, и ему показалась, что малышка уже все понимает и соглашается со словами мисс Маклеод, которой позже придумает прозвище Добрая Туча.
Глядя в умные глазки ребенка, Адам сказал, обращаясь к маленькому существу:
— Добро пожаловать в долину Аспен, Люси Серр. И вы не правы, мисс Маклеод, это не мы ее сделаем счастливой, это она нас сделает счастливыми. Уже сделала!
Мисс Маклеод довольно улыбалась, искренне радуясь за хозяина, которому по такому случаю изменила его привычная сдержанность. Люси почти мгновенно стала центром его жизни, осью всего его бытия. Мисс Маклеод научила новоиспеченного отца тому, как держать ребенка на руках, как пеленать его и как купать. Словом, он в несколько дней овладел сложным искусством ухаживать за грудным ребенком — и все эти хлопоты не утомляли его, а только радовали. Он пел девочке колыбельные песенки — те самые абсарокские напевы, что пела ему в детстве его собственная мать.
И было так замечательно и так забавно, что первым произнесенным словом Люси было «лоша», то есть лошадь.
Адам был при этом историческом событии точно так же, как прежде, когда Люси сделала свои первые несмелые шажки по ковру.
Опять-таки именно Адам учил ее верховой езде на пони, когда девочке исполнилось только два годика. Люси будила его по утрам, они вместе завтракали, обедали и ужинали, когда он жил на ранчо — а при Люси Адам старался как можно меньше отлучаться из дома. Он любил заниматься с дочуркой географией, читать вместе с ней книжки. Воспоминание обо всем это возвращало улыбку на его бледные губы.
Нет, немыслимо потерять Люси! Тогда в его мире потухнет солнце.
Адам проворно вынул сережки-амулеты из своих ушей и положил их на подушку рядом с ребенком.
— Спаси ее, о великий Аа-бадт-дадт-деа. Она свет моей жизни, она моя жизнь!
Флора издалека наблюдала за терзаниями возлюбленного и молча исходила слезами. Про себя она взывала к своему Богу, к которому уже давно не обращалась. Неважно, кто спасет девочку, лишь бы выжила. Она и сама готова была обратиться к загадочному Аа-бадт-дадт-деа: спаси и помилуй!
— Дыши, дорогая! — шепотом молил Адам, склоняясь над мертвенно-бледным лицом Люси. — Сделай усилие, дыши, золотце мое! Ну вот, вот, молодец. Старайся еще и еще. Ты должна жить, должна…
Мысли в его голове мешались, голос дрожал. Казалось, ему самому теперь кто-то должен был напоминать о необходимости дышать, потому что его собственный организм цепенел и прекращал жить при виде мучений дочери. То ему чудилось, что слишком большое количество одеял душит девочку, то казалось, что ей недостаточно тепло и надо набросить еще что-то теплое. Время от времени Адам просовывал руку под одеяла и проверял, движется ли еще детская грудка.
— Дыши, дыши, — в исступлении бормотал он снова и снова.
Доктор, высокая крепкая женщина средних лет, зашла в вагон сразу же после того, как его отцепили от поезда и оттащили на запасной путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141