И тетя соглашается. Она снимает подвенечное платье, обнимает меня, и мы идем домой.
Утром до полудня я занимался дома по хозяйству. Потом уложил завтрак в школьную сумку, сбежал к ручейку, взял мотыгу, продел ее черенок сквозь ручку сумки и помчался к почте.
Вся наша бригада уже была в сборе. Задрав головы, люди слушали радио. Висевший на столбе старый, изодранный репродуктор дрожал и хрипел. Как только я подошел к столбу, репродуктор умолк.
– Здравствуйте, земляки! – приветствовал я собравшихся. Никто мне не ответил.
– Здравствуйте, люди! – повторил я. Снова молчание.
– Дядя Герасим! – встряхнул я соседа. – В чем дело?
Герасим посмотрел на меня отсутствующим взглядом, присел на ступеньки лестницы, скрутил цигарку и, не произнеся ни слова, закурил.
– Дядя Асало, что случилось? – бросился я к другому соседу. – Что здесь происходит?
Асало оглядел меня с ног до головы, потом отвернулся и тихо сказал:
– Война, Сосойя, война!
– Какая война, дядя Асало?
– Обыкновенная: драка, убийство, кровопролитие… Понял?
– С кем?
Асало махнул рукой.
– С кем? – повторил я и огляделся. Люди вокруг меня стояли притихшие, испуганные, бледные.
– С Германией! – ответил наконец кто-то.
– С какой Германией?
– О господи! – вздохнул Асало. – С зеленой!
Я понял, что случилось нечто страшное, пришла великая, небывалая, необычная беда. Столько испуганных, онемевших людей я никогда еще не видел. И я испугался. Меня обуял страх, какой находит на мальчишку, которого в полночь заманили на кладбище и оставили там одного. Я подсел к дяде Герасиму и положил руку ему на колено. Герасим удивленно взглянул на меня, потом погладил по голове и сказал:
– Иди, сынок, домой и не бойся! Я встал и поплелся.
Сумку и мотыгу забыл!
Я вернулся, забрал свои манатки и пошел домой. Солнце уже стояло высоко над Толебскими горами, когда я миновал мост через Супсу и свернул на тропинку.
– Сосойе Мамаладзе – мой привет!
Я поднял голову. Передо мной стоял Лука Поцхишвили с огромной корзиной за спиной. Пот лил с него ручьями.
– Будь другом, Сосойя, помоги-ка снять корзину!
Я помог. Лука, кряхтя, сел, уперся спиной в корзину, рукой показал мне место рядом с собой и начал:
– Яблоки вот несу на базар. Знаешь ведь мою яблоню? Ну да, у свинарника… А свинью мою видел? Супоросая… И корова стельная… Ты погляди-ка на яблоки… Вынь, посмотри. Только не ешь! Этих – не ешь, они для базара, а завтра приходи ко мне и нарви сколько душе угодно… Табачок у тебя найдется? Вот спасибо!.. Хороший сегодня день. Мне бы с утра да в поле! Но что поделаешь! Деньги-то тоже нужны. Дай-ка бумажку… Вот спасибо!.. Спросить нашего бригадира, так… Спички есть? Вот спасибо!.. Ему-то что? Ни жены, ни детей! Мальчика, говорит, пришли с утра. Вот еще! Мальчик в этом году в институт поступает, а я его пошлю поле мотыжить? Как же! Только и думаю! Прав я? Что ты молчишь, дурень? Скажи хоть слово!
– Война, дядя Лука!
– Что? Какая война?
– Германия напала!
– На кого?
– На нас.
– На кого – на нас?
– На нас, на Советский Союз.
– Когда?
– Сегодня!
Лука вдруг побледнел, поперхнулся дымом и зашелся от кашля. Он схватил меня за руку и сжал ее так, что пальцы у меня посинели. Отдышавшись, он с трудом выговорил:
– Кто это сказал?
– Радио…
– Не может быть!
– Радио сказало…
– Ты шутишь! Шутишь ведь, а? – В голосе Луки прозвучала мольба.
– Да нет, дядя Лука… Передали по радио…
Лука не ответил. Он долго сидел, уставившись в землю, потом поднялся, словно побитый, взвалил на спину корзину и пошел. Отойдя несколько шагов, он остановился, обернулся и собрался было что-то сказать, но передумал. Так он стоял и смотрел на меня.
– Что, дядя Лука?
Лука махнул рукой и, так и не вымолвив ни слова, побрел домой.
… Тетя одной рукой месила в корыте кукурузное тесто, другой подливала горячую воду из кувшинчика. Дверь в кухню была открыта, и я вошел, не замеченный тетей.
– Тетя, сегодня утром Германия напала на нас! Тетя в недоумении взглянула на меня.
– По радио объявили, что Германия начала войну с нами! У тети задрожали руки. Она не сводила глаз с меня, вода из кувшинчика лилась в корыто, потом густая белая жижа стала переливаться через край корыта и стекать к ногам тети. Я остолбенело глядел на ее дрожащие руки.
– Ты понимаешь, что говоришь? – до меня голос тети откуда-то издалека.
Я отрицательно покачал головой. Я не понимал, что говорил, но чувствовал, что случилось нечто страшное, что в наш дом пришла великая, небывалая, необычная беда.
ОТЛИВ
Во дворе районного клуба полно народу. Люди смеются, поют, плачут, о чем-то просят, что-то обещают друг другу, обнимаются, целуются, вновь возвращаются к уже сказанному, договариваются, еще раз обнимаются, и так без конца.
На траве под ветвистой шелковицей сидит дядя Герасим. Он курит и не сводит глаз со своего сына, который с громкими возгласами «Гоп-па! Гоп-па!" подбрасывает в воздух и ловит маленькую дочь. Девчурка смешно дрыгает ножками, визжит и хохочет. Здесь же стоит невестка Герасима, чернобровая Машико. Она кусает губы и украдкой смахивает слезы.
Асало Гудавадзе пристроился на лестнице клуба. Рядом с ним сын, у ног парня – молодая женщина. Она уткнулась лицом в колени мужа и не переставая плачет.
– Ты ее к родителям не отпускай, батя! – наставляет парень Асало и нежно гладит жену по голове.
– Никуда я ее не отпущу, сынок! – обещает Асало.
– Слышь, Маргарита, не оставляй папу! Жалко старика! Женщина плачет.
– Я скоро вернусь, отец!
– Конечно, сынок!
– Ну, хватит, перестань! Не я один иду в армию! Маргарита плачет громче. Парень обнимает, ласкает жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45