– спросил меня рябой.
– Пусть он не болтает глупостей, и я не буду ругаться!
– Замолчи ты! – прикрикнул рябой на сына и вновь обратился ко мне:– С чего ты решил в такую жару продавать полушубок?
– Не хочешь – не бери!
– Сколько ты просишь за него?
– Денег мне не надо, меняю на два пуда кукурузы.
– Обалдел?!
– Да.
– Даю полпуда.
– Полпуда – это один карман полушубка.
– Ну вот, наполню все карманы, и конец делу!
– Сосойя, как он одет, этот дядя?
– Как? Да… Рубашка на нем рваная…
– Ну и пусть ходит в рубашке! Дай сюда полушубок! Я передал полушубок Хатии.
– А за сапоги? – спросил рябой.
– Наполним ему сапоги кукурузой, и хватит! – выступил из-за спины отца носатый.
– Говори, сколько просишь за сапоги? – повторил рябой.
– Ничего!
– Даром, что ли, отдаешь?
– Даром растет у тебя вот этот балбес, присмотри-ка лучше за ним! – Я вырвал сапоги из рук рябого.
– Слушай, ты! Ты чего это здесь раскричался? Думаешь, я боюсь твоего ружья? – вспылил рябой.
– Идем, Сосойя! – сказала Хатия.
Я усадил ее на осла, и мы направились к воротам.
– Одну минуточку, Сосойя!.. Они еще во дворе?
– Да. А что?..
– Погоди… Дядя, – крикнула Хатия, – а осла ты не купишь?
– Зачем мне осел? – удивился рябой.
– Будешь иметь в доме двух ослов! – расхохоталась Хатия. Рябой разинул рот. Носатый начал было искать на земле камень, но я снял с плеча ружье, и он тотчас же укрылся за спиной отца.
Мы продолжали путь. Когда добрались до конца села, осел замедлил шаг.
– Где мы, Сосойя? – спросила Хатия.
– Выходим из села.
– А какое сейчас время?
– Темно уже, Хатия.
– Ну так остановимся, Сосойя… Устала я.
– Ладно.
Мы остановились у крайнего дома. На мой крик вышел старик с лампой в руке.
– Кто там?
– Я, Сосойя Мамаладзе!
– Какой еще Сосойя?
– Ну, я не знаю какой… Одним словом, Сосойя! Старик проворно спустился по лестнице, пересек двор, подошел к нам, осветил лампой и удивленно осмотрел нас.
– В чем дело, детки?
– Хотим переночевать у вас, дядя…
– Так пожалуйте, пожалуйте! – пригласил старик и широко распахнул ворота.
Мы вошли во двор. Я помог Хатии слезть с осла.
– А как с ослом, дядя?
– Распряги его, и пусть себе пасется во дворе. Никуда он не денется!
Я снял наш хурджин, распряг осла, взял Хатию за руку, и мы пошли за стариком.
– Какано! Какано! – позвал он. На балкон вышла женщина в платке.
– Принимай гостей, Какано!
– Пожалуйте, батоно! – засуетилась женщина. – Сюда пожалуйте!
Мы поднялись на балкон, вошли в комнату. Я усадил Хатию на тахту и сел рядом.
– Мир дому сему! – спохватился я.
– Дай бог тебе мира и счастья! – ответила хозяйка. Наступило неловкое молчание. Хозяева разглядывали нас, я и Хатия молчали и не догадывались, что старикам не терпелось узнать, кто мы, откуда, зачем пришли сюда.
Я осмотрелся. Вдоль противоположных стен комнаты стояли две тахты, на одной из которых сидели я и Хатия, посередине – стол, вокруг него – четыре стула; у камина – несколько треногих стульчиков. На стене висел фотопортрет солдата в застегнутой на все пуговицы гимнастерке. Собственно, не один, а два портрета в одной рамке. Солдат с портрета глядел на меня сердито. Но удивило меня не это – каждый волен хмуриться или улыбаться перед объективом, – а другое: почему хозяину понадобилось помещать в одной рамке два портрета?
– Вы откуда, детки? – нарушила наконец тишину хозяйка.
– Мы, тетя, взяли кое-что из одежды… обменять на кукурузу… Ну вот… Если можно, разрешите переночевать у вас, – ответила Хатия.
– Деточка моя дорогая!.. Да я вас вообще не отпущу отсюда, если вам понравится у нас!
– А какая у вас одежда? – спросил деловито хозяин. Я поставил перед ним хурджин.
– Бабило Вашакмадзе! Нашел время заниматься одеждой! Дети, наверно, умирают с голоду! – напустилась хозяйка на мужа.
– Ну и ступай на кухню! Я, что ли, приготовлю ужин? Бабило стал разглядывать полушубок, потом надел его, посмотрел в висевшее на стене зеркало, покачал головой, скинул полушубок и бережно положил на тахту. Потом взял сапоги, повертел в руках.
– Можно примерить?
Я кивнул головой. Бабило скинул чувяки, подтянул шерстяные носки, надел сапоги, прошелся по комнате, выставил вперед правую, затем левую ногу и снова сел.
– Отличные сапоги!.. Сколько, сынок, хочешь за них?
– Пуд кукурузы, дядя Бабило.
– Пуд кукурузы, – повторила Хатия.
– Гм, почти даром… Да вот беда: где ее взять-то, кукурузу? – проговорил Бабило и стал скидывать сапоги.
Какано поставила у камина низенький столик, разложила молодой сыр, мчади, маринованный лук-порей и кувшинчик с вином.
– Идите, детки, поужинайте чем бог послал! – пригласила она нас.
Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.
Бабило разлил в стаканы вино.
– Ну, с богом! Выпьем! – сказал он и выпил.
Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.
– Будьте всегда здоровы! – сказала Хатия и выпила тоже.
– Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? – спросил Бабило.
– Я – Сосо Мамаладзе, это – Хатия.
– Кем вы приходитесь друг другу? – спросил он снова.
– Никем, – ответил я…
– Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе в одном классе, – поправила меня Хатия.
– Ты тоже учишься, детка?
– Да. Меня Сосойя водит в школу.
– А глаза… Давно они у тебя болят?
– Не болят вовсе. Просто я не вижу…
– Деточка, деточка бедная! – запричитала Какано. – Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! – Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.
– Она видит солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45