— Чем же ее убить?— Колом.— Что я, зверь какой-нибудь? — обиделся Бадриа.— Тогда как хочешь…Бадриа ушел.— Ночью запри пса в сарае! — приказал дед и ласково погладил Собаку.Первый выстрел и душераздирающий визг собаки раздался во дворе Аслана Тавберидзе.— Какое сегодня число? — спросил меня дед.— Двадцать третье августа.— Наступила Варфоломеевская ночь! — проговорил дед.За первым выстрелом последовали второй, третий, четвертый… Со всех сторон доносились звуки выстрелов, лай и вой собак, крики мужчин, вопли женщин, плач детей, мычание скота. Громыхнуло во дворе соседа Бадриа, затем — у Алистарха и наконец грянуло под боком, у соседа Макариа. Визг собаки оглушил меня.— Несчастная собака!.. Пока Макариа перезарядит свою допотопную кремневку, измучается животное — простонал дед и закрыл уши дрожащими руками.Целый час продолжалось это неслыханное, безжалостное истребление собак. Целый час гудело и шумело село. И все это время наша Собака, запертая в сарае, со злобным лаем и рычанием бросалась на дверь, скребла ее когтями.Постепенно все стихло. Грохнул вдали последний выстрел, и наступила мертвая тишина.— Э-ге-ге-ге-ей! — раздался вдруг чей-то победоносный крик.— Все. Кончилось… Боже великий, прости нам грехи наши тяжкие… — вздохнул дед.… Наступило утро.Пропел петух.Замычала корова.Заблеяла коза.Закудахтали куры.Из-за Концхоулы поднялось солнце.Все было как обычно, и все же то утро было необычным.Селу чего-то не хватало — незаметного, обыденного, но привычного, близкого, родного чего-то. И когда на проселочной дороге между изгородями показался Аслан Тавберидзе с топором на плече и за ним вприпрыжку не бежал его вислоухий Тузик, я понял: этой неотъемлемой частью, этой плотью от плоти и кровью от крови села была собака — обыкновенная сельская дворняжка.Утро 24 августа 1943 года в моем селе наступило без собаки…
…Весь день наша Собака не выходила за калитку, не ела, не лаяла. Она лежала у ног деда с закрытыми глазами и вытянутыми лапами. Если б не равномерно вздымавшийся и опускавшийся живот, Собаку можно было принять за мертвую.— Ну, как она? — спросил я деда.— Переживает вчерашнюю ночь, — ответил он. — Ничего, скоро все забудет. — Он погладил Собаку. Она не шелохнулась.Под вечер опять появился подвыпивший Бадриа.— Добрый вечер, Спиридон! — поздоровался он.— Здравствуй, Бадриа! — ответил дед, но во двор гостя не пригласил.— Спиридон! — начал Бадриа смущенно. — Народ… того… недоволен… Во дворе Спиридона, говорят, вчера не было стрельбы…— А что, разве кончилась война? Или вернулся мой Арсен? Или вчера была новогодняя ночь? В честь чего бы мне стрелять? — спросил дед.— Спиридон, не обижай село ради собаки… Убей пса. У нас ведь собаки были не хуже твоей. Или ты один нашелся такой добрый?— Нет, Бадриа, не бывать тому, чтобы у моего гроба не выла собака!— Смотри, Спиридон! Не дай бог, но если пес взбесится и покусает моих детей, спалю твой дом и тебя заодно! — пригрозил Бадриа и ушел, пошатываясь.Было уже темно, но я заметил, как побледнел дед.— Бадриа! — крикнул он.Бадриа обернулся.— Слушай меня, сопляк! Придержи-ка язык и будь осторожен, иначе погрею я свои старые кости на пепелище твоего дома! Понял?Не знаю, что подумал остолбеневший Бадриа, но будь на его месте я, в ту ночь не сомкнул бы глаз: всем было известно, что слова деда никогда не расходилось с делом.…Было около полуночи, когда в дальнем конце нашего двора раздались подряд два выстрела. За ними последовал жалобно-злобный лай собаки. Вскочив с постели, я схватил ружье и помчался к месту выстрелов. Кто-то быстро продирался сквозь кусты. Потом я услышал шаги убегавшего человека.Собака лежала у плетня и тихо скулила. Я взял ее на руки и бегом вернулся домой. Дед успел зажечь коптилку и теперь сидел на козьей шкуре у камина. Он осмотрел рану Собаки, пробыл ее спиртом, посыпал табаком и крепко перевязал.— Ничего страшного, — сказал дед, — кость не задета.Он вопросительно взглянул на Собаку. Собака выразительно взглянула на деда.— Кто стрелял? — спросил меня дед.— Не знаю…— А она знает! Знает, да не может сказать! — Дед покачал головой и смахнул слезы с глаз Собаки.
Утром дед попросил вывести его на балкон. Собака, хромая, поплелась за дедом и улеглась у его ног.Наш дом стоял на пригорке. И теперь дед осматривал село так внимательно, словно видел его впервые. Он долго молчал, потом обернулся ко мне и тихо сказал:— Правы они, сынок… нельзя ради собаки обижать село… Возьми ружье, прихвати Собаку и… Только выйди за село, чтобы я ничего не слышал…— А что мне нужно сделать за селом? — спросил я и почувствовал, как задрожал у меня подбородок и скривилась нижняя губа.— То, что сделали все наши соседи, — ответил дед, не глядя на меня. — Ступай сынок…Я вынес из комнаты ружье, обвязал веревкой шею Собаки и потянул. Собака не сдвинулась с места.— Идем, Собака! — Я еще раз потянул веревку.Собака умоляюще взглянула на деда.— Иди, иди с ним, Собака! — сказал дед и закрыл лицо руками…Мы пересекли село, свернули с шоссе и пошли по тропинке, спускавшейся к реке по сланцевому склону горы.Собака, прихрамывая, покорно следовала за мной и за все время ни разу не взглянула на меня.Мы подошли к реке. Я снял веревку с шеи Собаки и присел на большой валун. Холодный пот градом катился по моему лицу, сердце гулко стучало. Успокоившись немного, я снял с плеча ружье. Тогда Собака подняла голову и уставилась на меня добрыми печальными глазами. Не выдержав ее взгляда, я отвернулся, потом быстро вынул из ружья обе гильзы и швырнул их в реку.Тяжелый камень свалился с моих плеч. Я встал, глубоко вздохнул и потянулся.
1 2 3 4 5