.. Разъяренный бык в неистовстве нападал на человека, и каждый раз человек ловко отражал его атаки. Это был каскад маневров, это была демонстрация зоркости глаз, силы мускулов, смелости, красоты и пластики. Это был фейерверк подлинного искусства.
...Наконец у животного иссякли последние силы. Оно выдыхалось. Бык остановился, опустил голову и, тяжело дыша, с минуту молча глядел на песок. Вдруг он вздрогнул, напрягся, и я услышал его дикий, душераздирающий вопль:
- Люди, что вы сделали со мной? Куда девалось мое здоровье, сильное, пышущее жизнью тело?!
И тогда Домингин оголил шпагу и подошел к быку. Теперь перед матадором стоял не белый, а красный бык.
Перед матадором стоял красный бык - наш кормилец, наш верный и безропотный друг, наш благословенный бык Шинда*. Исхудалый, с ввалившимися боками и облезлой шеей, он покорно стоял, равнодушно жевал сухую солому, хвостом отмахивался от назойливых "ух, моргал большими, умными и печальными глазами и ждал, когда мой отец после обеда снова запряжет его к плуг и пойдет с ним прокладывать борозды в Алазанской долине.
_______________
* Ш и н д а - распространенная в Грузии кличка красных быков,
буквально - "кизилового цвета".
И вот теперь этого быка - вскормленного нами кормильца и верного друга - собирались убить, убить вероломно, не в честном, открытом бою, а исподтишка, коварным, предательским ударом... И собирался это сделать гордый сын гордой страны...
Я с трудом проглотил подступивший к горлу соленый комок и закрыл лицо руками. Не помню, как я покинул корриду, мою очаровательную спутницу... Я шел, и за мной неслись горячее, как раскаленная лава, дыхание и оглушительный рев многотысячной толпы.
Я вернулся на свой корабль и, пока он курсировал вокруг Пиренейского полуострова, ни разу не спустился на берег, ни разу не ступил на землю Испании...
В комнате наступила тишина. Опешившие девушки сидели молча, словно куклы. Рассказ Дато, начатый в шутливом тоне, обернулся неожиданной для нас концовкой.
Я сидел закрыв глаза и чувствовал, как тают в розовом тумане сладкие грезы моего детства, как исчезают в зыбком мареве моя Испания, баски, андалузские ночи, Карменситы и доны Хосе, кастаньеты, знойное солнце, республиканцы, "Бандера росса", Гарсиа Лорка, отец мира нашего Сервантес... Исчезал, улетучивался несбывшийся, красивейший мой сон. И меня взяла досада. Я разозлился сам на себя. Я вскочил и крикнул:
- Ерунда все это!.. Все, что ты тут наговорил, - ерунда!
Крикнул и тут же почувствовал, что переборщил.
- Почему? - спросил Дато спокойно, но я заметил, как он вдруг побледнел.
- Потому что на кладбищах Испании покоятся сотни матадоров, погибших на корриде!
- Я еще не слышал, чтобы бык бросал вызов матадору, - улыбнулся Дато.
- И все равно - ерунда!
- Ну, знаешь! - вмешалась Нана.
- Замолчи ради бога! - отмахнулся я.
- Долой гуманизм! Да здравствует каннибализм! - хлопнула в ладоши Лили.
- Дура! Кому нужен твой сопливый псевдогуманизм?
- А бык? - спросила удивленно Лили.
- Какой бык?
- Тот самый. Белый бык. Тебе не жаль его?
- А вы, уважаемая, какое бы из животных вы разрешили использовать для поединка с тореадором? - спросил я насмешливо.
- А никакое! - ответила Лили.
- Как же поступить бедному тореадору?
- Так, как поступаем мы, грузины...
- То есть?
- По крайней мере, так убивать быка - это варварство!
- Ах вот оно что! Варварство?! А холостить годовалого бычка, в три года впрягать его в ярмо, в течение десяти лет не давать ни дня покоя и отдыха, заставлять с утра до ночи пахать, сеять, убирать, таскать песок и камень, лупить его, драть с него семь шкур, а потом - состарившегося, обессилевшего, истощенного - зарезать, повесить за ноги, разделать тушу и продать втридорога, - это, по-твоему, гуманно? Это, по-твоему, красиво?! Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я подошел к окну. По улице, задрав огромный ковш, с грохотом тащился экскаватор. Мелкой дрожью задрожали кофейные чашки на столе. Шум экскаватора постепенно удалился, и в комнате вновь наступила тишина.
- Да-а... Чем больше мы любим животных, тем они вкуснее... проговорила Лили и улыбнулась натянутой, кривой улыбкой.
Дато возился с трубкой. Нана сидела, уткнувшись лицом в ладони. Вдруг она тихим голосом начала:
...Радость ты делил со мною и в несчастье был подспорьем,
Одевал меня зимою, выручал с нуждою в споре.
У меня по телу пошли мурашки.
Был ли грустный день поминок, свадьбу ль шумную справляли,
Мы тебя же, наш кормилец, на закланье посылали.
Нана убрала с лица ладони и продолжала:
Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.
Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил...*
_______________
* Отрывки из стихотворения Ш. Нишнианидзе "Вол".
...У меня словно камень с сердца свалился... Я быстро схватил фуражку и направился к двери.
- Постой, куда ты? Не проводишь меня? - спросила, вставая, Лили.
- Сегодня тебя проводит Дато! - ответил я и вышел.
У Верийского базара, перед мясным магазином, стоял огромный, длинный, как поезд, рефрижератор. С накинутыми на головы мешками, словно куклуксклановцы в капюшонах, рабочие с гвалтом разгружали машину. Пахло кровью и мясом. Картина была не из захватывающих, но тем не менее я остановился. Стоявшие в кузове рабочие, ворча и ругаясь, подавали двум другим окоченевшие говяжьи туши, и те, тоже ворча и отругиваясь, тащили их в магазин.
- Закурить не найдется? - обратился ко мне один из рабочих, согревая дыханием озябшие руки.
Я протянул ему пачку сигарет и спросил:
- Мороженое?
- Свежие пасутся в поле! - ответил он и попросил спичек.
Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.
1 2 3