— До моего возвращения. До тех пор, пока я не найду вполне безопасное место, куда можно тебя отвезти и где в ближайшее время не ожидается никаких сражений.
Кендалл опять охватила дрожь. Была ли это дрожь облегчения? Неизвестно… Она откинула назад волосы и вызывающе посмотрела в глаза Бренту:
— Если я останусь, капитан Макклейн, то хотела бы сказать вам, что не желаю больше молоть этот проклятый конти и не хочу стирать ничего, кроме собственного белья!
Брент нежно улыбнулся и, обняв Кендалл, осторожно и мягко повалил ее спиной на пол — искушение было слишком велико, и он не смог устоять.
— Брент, — едва слышно запротестовала она, отталкивая его своими тонкими пальчиками.
Однако капитан Макклейн смотрел на возлюбленную с непреклонной решимостью во взгляде:
— Послушай меня, Кендалл, сейчас я скажу тебе очень важную вещь. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание не доставлять индейцам никаких хлопот. Болото может быть спасительной гаванью, но может стать и опасностью, адом. Опасность возрастает оттого, что по побережью постоянно рыщут янки. Как конфедерат, да теперь и как твой возлюбленный, я не собираюсь возвращать тебя мужу, от которого ты в отчаянии бежала. Но я уверен, что первый же янки, на которого ты наткнешься, быстренько вернет тебя мужу, ты и глазом не успеешь моргнуть. И он будет прав — это даже почетно: вернуть мужу похищенную жену.
Впервые в его присутствии Кендалл не смогла сдержать слез. Правда, она тотчас попыталась взять себя в руки и отвернулась, чтобы смахнуть со щек эти непрошеные слезы. А он с горечью подумал о ее унизительном, жалком существовании с Джоном Муром.
— Я жду твоего слова, Кендалл, — настойчиво произнес Брент.
Пушистые ресницы прикрыли глаза.
— Я не сделаю попытки убежать от индейцев. Мне нравится Рыжая Лисица, и Аполка, и … — На лице Кендалл отразилась душевная мука. Помолчав, она продолжила бесцветным голосом:
— Я просто хотела вернуться домой. Но теперь поняла, что дома-то у меня нет. Меня будут преследовать и в Чарлстоне.
Это была не мольба о помощи, а признание истины. И в этот момент Брент все простил Кендалл Мур. Нежно обхватив ладонями ее лицо, он заглянул в ее глаза:
— Кендалл, война не может продолжаться вечно. — Она горько рассмеялась:
— Знаю. Я слышала это с обеих сторон. «Да мы вскорости вышибем дух из этих плюгавых янки! Еще месяц, и им конец». Или: «Эта деревенщина скоро смажет пятки и разбежится по домам, дайте только срок».
— Все так, Кендалл, война кончится не завтра, но когда-то она ведь кончится. И как только представится, возможность, я обязательно доставлю тебя в какой-нибудь южный порт. А здесь, кстати, тебе будет совсем неплохо. Рыжую Лисицу нельзя назвать дикарем.
— Его — нет, но вот Ночной Ястреб… — пробурчала Кендалл.
— Я?.. — Вежливо, пропустив мимо ушей язвительные нотки в ее голосе, Брент поинтересовался: — Неужели я — дикарь?
— С головы до пят.
Он снова посмотрел на разгоравшуюся зарю, которая красноватым светом начала заливать хижину. И взглянул на Кендалл:
— Я очень рад, голубка, что ты сумела разгадать, какая я скотина, потому как во мне опять проснулось что-то звериное, а война предстоит тоскливая и долгая.
Кендалл была далека от мысли отказывать Бренту в его желаниях. С радостным тихим вздохом она раскрыла ему объятия, стремясь навстречу его ласкам, его ненасытной страсти. Она уже немного изучила его, и чем больше узнавала, тем головокружительнее становилось предвкушение.
Наступило утро. Ее жизнь перевернулась за одну ночь только потому, что этот человек стал ее возлюбленным. Она открыла для себя полноту страсти, возможной между мужчиной и женщиной. В объятиях Брента она могла забыть обо всем на свете: о зловещей войне, бушевавшей в стране, о горьких превратностях своей судьбы.
Она не знала, что он чувствует по отношению к ней. Не понимала она и своего отношения к нему, но одно знала точно — ей хочется ласкать его, встречать его бурные ласки своими, не менее пылкими, запечатлеть на своем теле и в своей душе его нежность и его силу. Как хотелось ей, чтобы исполнилась мечта о любви и чести, столь часто посещавшая ее в тревожных снах…
Он долго держал Кендалл в объятиях, потом, наконец, поднялся. Она прикрыла лицо одеялом, не желая видеть, как он оденется и уйдет. Зачем добровольно подвергать себя мучениям? Она чувствовала себя измотанной и обессиленной. Самые чувствительные струны ее души были обнажены и отзывались острой болью при малейшем прикосновении. Брент надругался над ее чувствами, но потом бросил ей нить спасения, за которую она ухватилась, чтобы окончательно не потерять надежду. Он удовлетворил ее плотские желания, ей понравилась животная страсть, с которой он любил ее. Она радовалась, видя, что он тоже хочет сохранить ее в своей памяти, но… все пережитое за прошедшую ночь лишило ее последних сил.
Какое мучение сознавать, что он уезжает!
— Ночной Ястреб, — пробормотала она, пытаясь сдержать, готовые хлынуть из глаз, слезы отчаяния. — Рыжая Лисица, да еще Аполка. Но почему Рыжая Лисица и Ночной Ястреб? Это же английские имена.
Кендалл была уверена, что в ответ Брент пожал плечами, но не стала смотреть на него, слыша, как он заправляет рубашку в бриджи.
— Цивилизация, — сказал Брент. — Всему причиной белые люди, дорогуша. Во время индейских войн белые начали давать индейцам клички и прозвища; а для того чтобы вести переговоры с белыми, многие семинолы и микасуки стали переводить на английский свои имена, произведенные от названий животных, которые водятся в этих местах: орлов, опоссумов, сусликов и лисиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139