Мозг я не презираю, но, как мне кажется, не стоит слишком много рассуждать, лучше прочувствовать нечто, чтобы не осталось сожаления на грядущие годы.
Как ни парадоксально, я, сторонник любви без дружбы – то есть страсти, – по собственной воле стал апостолом дружбы между мужчиной и женщиной. Подумав об этом превращении, я улыбнулся. Фанфан этого не заметила: глаза ее все еще были завязаны.
– Где мы едем? – спросила она.
– Мы проезжаем через лес, – ответил я, сворачивая на набережную Сены.
– Мы полетим самолетом?
– Да, с маленького аэродрома. Я нанял частный самолет.
– Ты смеешься?
– Нет! Не снимай повязку! – серьезным тоном воскликнул я. – Иначе не повезу тебя в Вену.
Она оставила повязку на глазах. Через десять минут я припарковал машину перед студией «Булонь» и попросил Фанфан минутку подождать. Сын сторожа, заменявший отца ночью, дал мне ключ от съемочной площадки.
Я вернулся за Фанфан.
– Все готово, самолет подан, пойдем.
Фанфан дала мне руку и позволила провести себя в студию. Наверно, думала, что мы идем по ангару.
– Осторожно, наклони голову, тут винт! – уверенно предупредил я ее.
В артистической я попросил ее надеть поверх платья отделанный бархатом шелковый наряд принцессы. Она удивилась, почувствовав вокруг себя пышные складки, и спросила, к чему такое переодевание перед взлетом. Я ответил, что она должна быть готова к танцу, как только мы сойдем с трапа самолета, а сам облачился в мундир австро-венгерского офицера 1815 года, в телячьем восторге оттого, что вступаю в сказку.
Не знаю, что может быть восхитительней мгновения, когда удается уменьшить разрыв, отделяющий нас от наших детских грез. Мальчишкой я не любил автомобили и ковбойское снаряжение. Меня увлекала только любовь. Сколько себя помню, во всех поступках я руководствовался сердцем. Я ходил в школу, потому что был влюблен в одноклассницу; а когда некого было любить на перемене, я «усыхал». Мои однокашники с азартом занимались спортом, посвящали воскресенья разным хобби, а я ухаживал за девочками. Только они помогали мне уйти от повседневной реальности.
Воображал себя Очаровательным Принцем, и, когда напялил на себя мундир офицера Габсбургского двора, это был один из костюмов, о которых я мечтал в детстве.
Я провел Фанфан на площадку, затем поставил пластинку с венским вальсом на диск стереофонического проигрывателя, которым пользовался звукооператор.
Подойдя к Фанфан, выпятил грудь и взволнованно сказал:
– Мадемуазель, разрешите пригласить вас на танец.
– Что происходит? – спросила Фанфан все еще с завязанными глазами.
Я взял ее за талию и с колотящимся сердцем начал танцевать, одновременно снимая с ее глаз повязку. Она была поражена и как будто опьянена. Вальсировала в моих объятиях, одетая как принцесса, на паркете прекрасно воспроизведенного венского дворцового зала. Правда, над деревянными панелями стен и зеркалами нависали современные рампы и мостики для осветителей, но роскошь и богатство декораций покорили Фанфан. Девушка, твердо решившая связать свою судьбу с киноискусством, вдруг очутилась в том мире, о котором мечтала. Сияя, она легко кружилась в вальсе.
– Разве я не обещал тебе, что мы поедем в Вену? – шепнул я ей.
Фанфан в волнении прижалась ко мне. Я был счастлив. Моим главным желанием было доставить ей радость. Мне бы хотелось, чтобы эти мгновения длились целую вечность, но меня снова начало терзать сластолюбие, так как ее груди касались меня, а ее дыхание я ощущал на шее. Слегка отодвинулся от нее. Не помогло. Демон страсти продолжал нашептывать мне развратные мысли, которые я тщетно пытался отогнать. Но не мог же я запретить руке ощущать изгибы ее талии, нежность которой доводила меня до умопомрачения. Как ни заставлял я себя думать о другом, желание не унималось. У Фанфан горели глаза, казалось, она сознает свою притягательность для меня. Впрочем, она этим воспользовалась и бросила на меня пристальный взгляд, который проник мне в душу, и пришлось поневоле опустить глаза.
Тогда я остановился и отступил на шаг, дабы не пасть жертвой собственных страстей. От признания в любви меня удержало воспоминание о сонном житье-бытье четы Шантебиз. О господи, как обманчив первый поцелуй… ведь завтра он сулит скуку!
– Вы не хотите больше танцевать? – с апломбом и немного вызывающе сказала Фанфан.
– Пойдем лучше на террасу и выпьем шампанского, пока оно не согрелось, – ответил я, предлагая ей руку.
Она оперлась на мою руку и произнесла фразу, которая привела меня в восхищение:
– Вы знаете, мсье, что ваш кузен князь Меттерних долго говорил мне о ваших достоинствах вчера вечером? Он давно думает о вашем назначении послом в Лондон.
Итак, Фанфан приняла игру. Мы направились к макету террасы, откуда видна была декорация, изображавшая крыши венских домов, по пути рассуждая о взбаламученной Наполеоном Европе. Нас окружали роскошные букеты искусственных цветов, которые ничем не пахли. До нас доносились обрывки вальса.
Я налил Фанфан шампанского и облокотился на балюстраду, изготовленную из пробки, но художники постарались, чтобы она выглядела как каменная. Фанфан осушила бокал и с улыбкой швырнула его через плечо. Осколки рассыпались по паркету.
– Разве мы не в фильме? – спросила она вместо извинения. Затем тихонько добавила: – В этот вечер мы имеем право делать все что угодно…
Чуточку захмелев, я уставился на Фанфан и обрушил на нее объяснение в дружбе, от которого она явно оторопела. Как она ни старалась скрыть досаду под маской равнодушия, лицо выдавало ее.
– Ну разве не чудесно, если между нами установится духовная близость без всякой пошлости?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43