Она стала задумчивой и непокорной.— Это чистое наказание, — сказала Нэнни Керлью, единственная, кто мог управиться с Сабриной.Я была потрясена, ибо поняла, что трагедия на льду еще не завершилась.Сначала Сабрина была очень рада видеть меня и просила остаться с ней навсегда. Когда я сказала, что должна вернуться домой, ведь Эндерби — вовсе не мой дом, она надулась и несколько дней избегала меня. И я убедилась, что заявление Нэнни Керлью о том, что Сабрина — сущее наказание, полностью соответствует истине.Я много времени проводила с Дамарис. Она хотела, чтобы я была с ней рядом. Ее лицо очень похудело, и под глазами появились темные круги от боли, которую она испытывала.Она никогда не говорила об этом, но к ней возвращалась немощность, которая мучила ее в молодости до того, как она побудила себя заботиться о Джереми и обо мне. Я знала, что она пытается напрячь силы, так как ее очень беспокоит Сабрина и в особенности ее отношения с отцом. Мне кажется, что она считала их обоих детьми, которые нуждаются в ее заботе и руководстве, но она была слишком больна, слишком страдала от боли и слишком устала, чтобы уделять им необходимое внимание.Она не говорила о происшествии на льду и о будущем, но зато находила большую радость в беседах о прошлом, о ее путешествии в Париж. Мы как будто вновь переживали тот момент, когда Жанна вошла в подвал с подносом фиалок, ведя за собой Дамарис.— С тех пор фиалки стали моими любимыми цветами, — сказала Дамарис.Иногда в комнату заходил Джереми и сидел, молча наблюдая за ней. Она была для него всем. Она подняла его из Пучины Уныния, показала, что счастье — великое счастье — существует для него так же, как и для всех остальных.Присцилла очень беспокоилась о дочери.— Дамарис угасает, — говорила она. — Ей хуже, чем когда-либо. Тогда она была моложе. Этот последний выкидыш лишил ее всех сил. Боюсь, она больше не сможет бороться.— У нее сильный характер, — ответила я, — Она будет бороться изо всех сил ради Джереми и Сабрины.— Увы, — продолжала Присцилла, — он не может простить девочку. Каждый раз, смотря на нее, он думает, что это ее вина. И это отражается в его глазах.— Бедная Сабрина!— Она очень своенравна. Это вторая Карлотта. Ты обычно ладила с Сабриной, Кларисса, но теперь она, кажется, и с тобой воюет.— Ей нужно почувствовать, что все случившееся — не ее вина.— Но это ее вина. И она достаточно разумна, чтобы видеть это. Если бы она не заупрямилась и не пошла бы кататься на коньках, Дамарис была бы здорова и с ребенком все обошлось бы благополучно. С какой стороны ни посмотри, все упирается в Сабрину.— Она всего лишь ребенок, и преувеличение ее вины только ухудшает дело.Присцилла беспомощно пожала плечами.— А моя мать очень беспокоится об отце. Я думаю, ему повезет, если он переживет зиму. И если с ним что-то случится… это может отразиться на Арабелле. Дорогая, тебе лучше не приезжать на Рождество. Это было бы слишком тяжело для обитателей Эверсли, да и в Эндерби будет нелегко. Кажется, для меня найдутся дела в обоих местах.— Я приеду весной, — сказала я. — Тогда все будет иным.Мои слова, к сожалению, оказались пророческими.Мы провели это Рождество в Клаверинге, как обычно, всласть поиграв в карты.В рождественское утро среди моих подарков оказался длинный узкий футляр из темно-зеленого бархата, и когда я его открыла, то обнаружила в нем ожерелье из сверкающих бриллиантов и изумрудов. Ланс наблюдал за мной, пока я его вынимала.— Ланс! — воскликнула я. — Это от тебя?— От кого же еще? Не скажешь ли ты, что привыкла получать такие подарки от других?— Оно прекрасно, — сказала я, тут же вспомнив обо всех неоплаченных счетах, относительно которых Ланс проявлял такую беззаботность.— Надень его, — приказал он.Я надела. Ожерелье преобразило меня.— Дай-ка взглянуть на тебя! — сказал он. — А, я знал это! Оно оттеняет зеленый цвет твоих глаз.— Но, Ланс, оно ужасно дорогое.— Только самое лучшее подойдет тебе, любимая, — ответил мой муж.— Тебе не следовало…Я хотела сказать, что мне было бы приятней получить какой-либо менее дорогой подарок, но, конечно, не смогла этого произнести.— Мне немного повезло в игре, — сказал он.— Лучше бы ты приберегал выигрыши для погашения проигрышей.— Проигрыши! Не говори о них. Это слово, которое мне очень не нравится.— Тем не менее оно существует…Я запнулась. Получалось, что я опять читаю ему лекцию. Вероятно, это беспокойство о его увлечении азартной игрой делало меня такой сварливой. Я продолжала:— Ланс, я люблю тебя. Как прекрасно и удивительно, что ты подарил мне такой подарок.Я надела ожерелье в тот же вечер. Оно выглядело великолепно на белом парчовом платье.Когда я его надела, Жанна почти любовно провела по нему пальцами.— Это самое красивое ожерелье, какое я когда-либо видела, — заметила она. — Сэр Ланс понимает, что такое красота. Можно подумать, что он…— Француз, — закончила за нее я. — Я очень рада, что ты одобряешь моего мужа, Жанна.— Но мне не нравится, что он слишком нравится другой.Она намекала на Эмму. Неужели она никогда не преодолеет своего предубеждения к моей единокровной сестре!— Ей подарили красивую брошь. Губы Жанны кривились от неодобрения, ведь именно Ланс подарил Эмме эту брошь.— Но нынче Рождество, Жанна. Пора подарков. Жанна продолжала выражать неодобрение, пока вынимала мое кольцо из футляра, чтобы я надела его. Она обращалась с ним с большим почтением после того, как услыхала, что оно раньше принадлежало королеве.Ее глаза не отрывались от ожерелья.— Оно так красиво, — сказала она, — думаю, что оно стоит цветочного магазина на улице Сент-Оноре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112