– Глейн пожал плечами. – Как всегда, замышляет какую-нибудь проделку.
Ночь становилась чертовски холодной, Александр сложил чашечкой руки и подышал на них, чтобы согреть. Черт бы побрал эту женщину! Без сомнения, она-то уютно устроилась у камина в доме сапожника, хотя одному Богу известно, о чем они могут там болтать. Он фыркнул. О сапожках, несомненно. Против воли на его лице появилась усмешка. Или садовых принадлежностях. Он печально покачал головой. Что ни говори, она мужественная женщина. Перед его мысленным взором возникла картина полей с созревающей пшеницей – золотистые нивы там, где он ожидал найти заброшенные фермы и необработанные, поросшие сорняками участки земли. Вновь выкопанный колодец, строящийся мост, к которому время от времени усердно прибивали по одной доске. Женщина явно не из слабых.
Он вспомнил рассказ о том, как она спаслась после гибели матери. И что за неукротимый дух! Александр представил отца, торгующегося с итальянским купцом за право обладания мальчиком с ангельским голосом, и невольно тихо засмеялся. Как жаль, что он не присутствовал при этом. Он попытался представить поразительно синие глаза Катарины, смотрящие из-под мальчишеской шапки. Ее роскошную фигуру, затянутую в мужские бриджи и…
Его взгляд устремился на факел.
– Эта маленькая… – пробормотал он, закончив фразу грубым ругательством, вприпрыжку пересек грязную улицу и резко остановился. Куда бежать? Город притих, обессиленный после двух базарных дней, хотя несколько горевших огней свидетельствовали о том, что кое-кто еще пытался вести торговлю.
На полпути ко дворцу, все еще сияющему огнями на вершине холма, Александр услышал вой собаки, скрипучий, неровный лай нечистокровной гончей. Он подумал, что это, наверное, какой-нибудь подвыпивший мастеровой невольно встал поперек дороги какому-то псу, и продолжил путь дальше.
Он снова посмотрел на дворец и почувствовал, что его сердце сжимается по мере того, как крепнет подозрение. Его мозг, словно кинжалом, прорезало слово предательство. Он выдернул горевший у лавки жестянщика факел, чуть не вырвав при этом шаткий железный остов из стены, и побежал на лай собак.
Остановившись в тени перед входом в сад, окружающий дворец герцога Таузенда, Катарина крепко сжала полотняную сумку, в которой лежала пара только что пойманных кроликов. Хотя пивовар с готовностью расстался со своими кроликами, она подозревала, что в этом большую роль сыграла угроза миссис Юнстлер, чем ее деньги.
Рядом с ней нетерпеливо зашевелился Деммин.
– Берегитесь капитана Хазарда, – настойчиво прошептал он. – Охранников теперь не очень много, но он такой отвратительный хорек, какого ни за что не захочешь встретить, и остерегайтесь слуг сына. Не дай Бог, если схватят они. С капитаном по крайней мере есть возможность остаться в живых.
– Я буду осторожна, Деммин, спасибо, – шепотом ответила она, снова отметив про себя, что горожане перестали называть ее брата по имени. Если вообще о нем говорили, что происходило крайне редко, то называли просто «сын».
– Хорошо. Ну, тогда… – Деммин беспокойно задвигался, и у Катарины появилось внушающее беспокойство неприятное чувство, будто он собирается с духом, чтобы поцеловать ее. – О! Мама убила бы меня, если бы я позабыл, – пробормотал он и принялся рыться в карманах своей кожаной куртки обеими руками. Минуту спустя он вытащил деревянную закрытую пробкой трубочку, в таких солдаты обычно держат одну меру пороха.
– Я не взяла с собой пистолет, – сказала она.
– Это не порох, а жир. Для петель.
Она кивнула и взяла у него трубочку, а он снова принялся шарить в карманах и извлек длинный тонкий остроконечный предмет.
– А это для замков.
– Ты просто сокровище, – прошептала она, сжав его руку, и почувствовала легкое движение, свидетельствующее о том, что он резко поклонился, а затем Катарина услышала легкий шорох шагов, направляющихся по выложенной кирпичом тропе вниз – с холма к городу. Теперь она была одна.
Она повернулась лицом к воротам, ведущим в сад. В последний раз, когда она стояла здесь перед отъездом, рука Густава обвивала ее талию, и он заверял, что скоро вызволит ее и Халле из ада, который был не под землей, а прямо под носом у ее отца.
Позади снова залаяла собака пивовара. Она содрогнулась и еще крепче вцепилась в полотняную сумку. Гончие-гончие… Она подавила воспоминания, в мозгу оставалось только эхо последних криков Густава, когда она открывала хитроумный тайный запор.
Ее мать рассказала ей о нем однажды ночью, когда ярко светила луна и за окном благоухали розы. По словам матери, он был установлен для того, чтобы герцог мог тайно уходить из дома и навещать свою подлинную любовь. Ее всегда удивляло, что ее отец проявил инициативу, – ведь человек, которого она на людях называла герцогом, а наедине – отцом, сколько она его знала, редко интересовался чем-либо, кроме своих книг.
Было поздно и холодно, и она почти не опасалась встретить какую-нибудь парочку ночью, хотя кто знает, как поздно бродят здесь, крадучись, приспешники брата.
Она бесшумно направилась по саду к двери, которой редко пользовались, ведущей в столь же редко используемые помещения. Неподрезанные кусты ежевики впивались ей в ноги, и она возблагодарила Бога за то, что на ней были сапоги для верховой езды.
Прошли долгие томительные минуты, и Катарина, нырнув в неглубокую нишу, с облегчением прижалась к стене, почти ничего не слыша, кроме глухих ударов собственного сердца. Она пробралась во дворец и поднялась на второй этаж, встретив только троих поспешно пробежавших мимо слуг, занятых выполнением своих вечерних обязанностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110