Боле и его жена поздно родили его – «чудесный ребенок, ожидающий своего часа творить чудеса», как слишком часто повторял Боле. На сей раз Ахилл не был обременен этим выражением, так как Боле отреагировал достаточно скромно:
– Хороший мальчик, месье, он хорошо будет служить.
– Здесь находится женщина, она недавно приехала, – говорил Ахилл, подходя к своим книгам. – Элеонора, графиня Баттяни. Как она говорит, из Венгрии. По пути из Вены. Я хотел бы знать, так ли это. Я хотел бы знать, откуда она прибыла. Я хотел бы знать о ее семье. – Ахилл выбрал томик стихов своего любимого трубадура. – А больше всего я хочу знать, есть ли у нее какие-нибудь связи в Париже. Любые. Даже самые тонкие, как паутина.
– Понимаю, месье.
– И я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я этим интересуюсь.
Боле понимающе поклонился, затем помог своему хозяину приготовиться ко сну.
Через несколько мгновений Ахилл остался один. Одетый только в черный шелковый халат с воротником-стойкой, застегнутый на одном плече, с китайскими мотивами рисунка, Ахилл сидел в кресле у высоких окон, вытянув ноги перед собою. Он потягивал коньяк, который налил ему Боле, на коленях у него лежала книга, а сам он вглядывался в окно, в дикую недружелюбную ночь за оконным стеклом.
Он улыбнулся мысленному образу. Стоило ехать, чтобы на полпути в Баварию действительно можно было назвать ночь дикой. Но нет необходимости забираться так далеко, чтобы найти недружелюбность ночи, которая царила вокруг.
– Двуличные женщины встречаются достаточно часто, – вслух произнес Ахилл. – Одна личина обычно скрывает другую. – Этот урок он усвоил давно. От своей вероломной матери.
Когда-то, очень давно, когда он был мальчишкой и еще имел сердце, он твердо верил, что женщины могут испытывать страсть и любовь, такую же сильную и настоящую, как и он сам по отношению к ним. Его отец верил в это, поэтому верил и он.
Но потом Константин умер. Ахилл попытался сохранить живыми все те истории, которые тот рассказывал ему. Но иезуитские наставники били его, когда заставали за чтением этих книг. Только его необузданная ярость сдерживала их достаточно долго, давая возможность прятать книги. Он пытался уважать то, что уважал его отец, но свет и его мать бесцеремонно вмешивались в это.
Разговоры о его незаконнорожденности поползли, когда ему было пятнадцать. Обычно инсинуации доходили до него анонимно, но он всегда доискивался до источника и…
В пятнадцать с половиной он впервые вызвал на дуэль человека, запятнавшего честь его отца. Вызванный на дуэль одно время был любовником мадам Д'Ажене и явно хотел возобновить отношения, но их не было, потом мать совсем отказала ему, и тогда поползли сплетни.
Ахилл, еще стоявший на пороге возмужания, вызвал его – и победил. Победа ударила ему в голову, покуда раздувшаяся гордость не лопнула, когда он узнал, что убитый и его мать действительно были любовниками.
Столкновение лицом к лицу с низостью внутри себя должно было научить его покорности, но то, что он был так обманут, взбесило его. Его мать, всегда холодная и отчужденная, теперь, как оказалось, была еще и неверной. Движимый ненавистью, Ахилл искал, задавал вопросы, расспрашивал всех о ее прошлом и находил одно доказательство за другим ее измен мужу.
Такая была женщина. Умом Ахилла завладели имена любовников его матери – Мареле, Орьяк, Невиль, и в полуненависти он пытался определить, кто из них мог быть его отцом. Нет, не Мареле: его связь с Лис Д'Ажене закончилась за пять лет до рождения Ахилла. Не Орьяк: эта закончилась за семь лет. Не Невиль: тоже рано – три года…
А затем он понял. Не было разговоров, не было даже шепотков о каких-либо любовниках почти два года до его рождения. Его мать, холодная и отчужденная Лис Д'Ажене, по какой-то причине вернулась к мужу. Константин действительно был его отцом.
Лицо, с которым его мать появилась в свете с момента смерти отца, было лицом глубоко скорбящей вдовы, думающей только о своем сыне. Но Ахилл знал лицо, которое она никогда не показывала.
Он наклонился в кресле вперед, держа в ладонях стеклянный бокал, чтобы согреть крепкий напиток. А какие у тебя лица, Элеонора, графиня Баттяни? Какое лицо я видел сегодня вечером? Какое из них я не видел?
Ахилл поболтал коньяком в бокале, нагретом руками, и откинулся в кресле. Скука, которая дремала во время его пребывания в замке Дюпейре, начала пробуждаться. Связана ли она с Рашаном? Или с той адской ночью в Париже?
Он сжал челюсти. На разум упала пелена, подавляя чувства… Он был тверд и безжалостен, как всегда, еще с тех пор как умер его отец. Но после того случая в Париже одно чувство могло проскользнуть сквозь эту пелену – раскаяние. Раскаяние, которое нельзя было скрыть или спрятать. Оно было его постоянным спутником последний год.
Он старался не замечать его, старался не давать ему ходу, но его усилия были напрасны. Они привели его к ужасным событиям, случившимся в Жемо… событиям, которые было бы лучше забыть.
В ту ночь он зашел слишком далеко – и раскаяние стало черной пустотой. Как если бы у него не стало будущего, осталось нечто, не признающее никаких планов, не дающее пути, по которому следовать, не предлагающее ничего, кроме медленного погружения в темноту. Он всегда ожидал, что смерть возьмет его внезапно: быстрый удар шпаги на дуэли ранним утром или кусочек свинца в сердце. Но не эта медленная смерть его души. Он знал, что его ожидает ад. Вероятно, это был единственный вопрос, по которому иезуиты и янсенисты пришли бы к согласию: душа Ахилла, графа Д'Ажене, однажды будет принадлежать Люциферу.
Ахилл сделал еще один глоток коньяка и мрачно улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120