Я прекрасно знаю правила игры, знаю, что мне дозволено, а что нет. — Она с философским видом пожала своими красивыми плечами.
— Однако…
— Здесь не может быть никаких «однако», Рэчел, — перебила Доминика. — Я знала, на что шла, когда сговаривалась с Матьё.
— Я принесла кое-что, думая, что вам приятно будет это иметь, — сказала Рэчел, открывая сумочку и вынимая платок.
— Платок Матьё, — проговорила Доминика, разглаживая его.
Рэчел кивнула:
— Я нашла его сегодня утром у него в спальне в гарсоньерке, — голос ее слегка задрожал, — и решила, что вам, быть может, хотелось бы иметь какую-нибудь его вещь на память, если у вас ничего такого нет.
— С тех пор как мы расстались, у меня есть лишь воспоминания.
— Теперь они есть и у меня, — сказала Рэчел. — Воспоминания. — Она дотронулась до медальона. — Да еще несколько предметов, которые я буду беречь как зеницу ока до самой смерти. Хотя я с радостью отдала бы их все за лишний день с ним, — страстно добавила она, и доселе сдерживаемые слезы полились по бледным щекам.
Тогда Доминика раскрыла ей свои объятия и дала волю собственным слезам, горестно оплакивая того, кого любили они обе.
Доминика плакала над ушедшей любовью и потерей доброго друга, Рэчел — над любовью и разбитой жизнью.
Вечером того же дня Рэчел закрылась у себя в комнате, не желая никого видеть. Родители удивились ее скорому возвращению, но еще больше они были поражены, увидев в ее экипаже огромного пса. Устрашающего вида животное вело себя с Рэчел как добродушный щенок. Девушка объявила, что отныне собака принадлежит ей.
Вернувшись домой, она поднялась к себе и заперла дверь, упорно отказываясь от разнообразных лакомств, которые Лизль не менее упорно пыталась в нее впихнуть. Остаться одной — это все, чего она желала. Наедине с воспоминаниями, с мыслями о том, как все могло бы быть, о том, как все должно было быть.
Гроза наконец разразилась. Хлынул дождь, небо то и дело озарялось вспышками молний. Девушка стояла у окна, вдыхая пропитанный влагой воздух.
Сразу по приезде домой Рэчел приняла ванну и попыталась отдохнуть, но поняла, что ей это не удастся. Она встала с постели и, подойдя к своей дорожной сумке, достала оттуда шелковый халат Мэтью. Рэчел расстегнула ночную рубашку, и та белым облаком сползла к ее ногам. Теперь она стояла обнаженная и, взяв халат своего возлюбленного, стала надевать его на себя. Шелк приятно холодил кожу. Халат был слишком широк для нее, и ей пришлось завернуться в него дважды. Он был, кроме того, чересчур длинным и волочился по полу, а рукава свисали. Но все это не имело значения для Рэчел. Ей казалось, что это какая-то часть Мэтью касается ее, защищает и ласкает ее.
Рэчел следила за усиливающейся грозой. Неужели же она смогла бы когда-нибудь смириться со своей утратой? Он был по-прежнему рядом с ней, он жил в ее сердце.
«О Мэтью, что же мне делать? — вопрошала она, подняв глаза к небу. — Как мне перестать думать, желать, чувствовать? Как просыпаться по утрам, зная, что тебя никогда не будет со мной?»
Руки девушки сжались в кулаки, ногти глубоко вонзились в кожу. «Будь ты проклят! Во имя всего святого, будь ты проклят, Мэтью, за то, что оставил меня одну!»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Вот уже почти год, как не стало Мэтью, но я по-прежнему тоскую по нему. Ничто и никто не в состоянии заполнить пустоту. Каждый день я скорблю о своей утрате.
Не знаю, что стало бы со мной без поддержки родителей и друзей. Мы стали очень близки с Доминикой. Она счастлива, в ее жизни появился новый мужчина, свободный цветной человек, занимающийся вместе с партнером какими-то делами, связанными с морскими перевозками. Деловая жизнь постепенно возвращается в Новый Орлеан. Я постоянно бываю в Бель-Шансон у родных Мэтью. Там все переменилось — царит атмосфера печали. Маргарита, некогда ласковая и жизнерадостная, стала после гибели Мэтью замкнутой и нелюдимой. Месяцев шесть назад ее отправили погостить к родственникам в Филадельфию. Радостное выражение не появляется больше на лицах четы Деверо.
Они потеряли сына и расстались с дочерью, хотя и для ее же пользы.
Боже мой, с кем еще разлучит меня эта война? Она продолжает свое черное дело. Столько смертей, столько изуродованных судеб! Жизнь здесь продолжается, но какой ценой? На смену изысканности и любезности пришло ощущение обреченности и бессилия. Каждое сообщение о новой битве порождает надежду, что эта битва окажется последней, здравый смысл возобладает и бесконечная бойня наконец прекратится.
Папа всерьез поговаривает о переезде в Калифорнию, в Сан-Франциско. Им с мамой нравится эта идея, и папа считает, что поскольку эта часть страны изуродована и опустошена войной, то единственное место, где можно забыть все эти ужасы, — это Запад. Каким далеким кажется то время, когда мы с Мэтью строили планы насчет медового месяца в северной части Калифорнии!
Теперь я столкнулась c необходимостью нового выбора. Ехать ли мне с ними? Покинуть ли Новый Орлеан и все, что связывает меня с памятью Мэтью? Должна ли я попытаться построить заново собственную жизнь, бежав от прошлого?
Я не нахожу ответа на эти вопросы».
— Вы говорили, что ваши родители собираются вскоре покинуть Новый Орлеан? — спросил капитан Баррет Фрезер во время их с Рэчел совместного ужина.
Он повел ее в один из лучших ресторанов города, сказав, что хочет кое-что отпраздновать.
— Да, — ответила девушка, вылавливая со своей тарелки крупную, сочную креветку и запивая ее шампанским.
Сегодня вечером Рэчел чувствовала себя довольной — нет, не радостной, не окрыленной, — просто спокойной и довольной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85