Эстер улыбнулась под вуалью.
– Не будет ли нескромностью спросить, какие важные дела заставляют вас в такой час искать госпожу Маес на берегу Чиливунга?
– Дела в такой час! – повторил метр Маес. – Но, красавица моя, что вы такое говорите: уже половина седьмого вечера, к черту дела и да здравствует веселье! Я собирался совершить прогулку с госпожой Маес и назначил ей встречу в этом уединенном месте – вот что виной моей ошибке, которой я, впрочем очень рад, сударыня, поскольку она позволяет мне предложить вам руку и проводить вас к вашей коляске. Вы позволите?
И нотариус галантно склонился перед ней.
– Без всякого сомнения, господин Маес, – ответила Эстер. – Более того, если это может доставить вам удовольствие, я предложу вам воспользоваться моим экипажем, чтобы вернуться домой.
Нотариус колебался, то и дело оборачивался в сторону реки, где в быстро наступавших сумерках еще видны были смуглые тела прекрасных яванок, одетых в саронги; с другой стороны, его сильно искушало желание показаться на публике с одной из самых очаровательных европейских женщин в городе; перед этим соблазном он не устоял, и, как только негр опустил подножку и г-жа ван ден Беек уселась в свою коляску, толстый нотариус взобрался следом за ней, накренив экипаж своим чудовищным весом.
– Простите, сударыня, – заговорил метр Маес, прочно усевшись рядом с Эстер, – но я был так изумлен, что совершенно позабыл спросить о господине ван ден Бееке?
– Увы! – отвечала Эстер, которую нотариус заставил вспомнить обо всех ее печалях.
– Да, да, я понимаю вас, – сказал он. – Среди вашего процветания вас гложет червь беспокойства: здоровье вашего мужа оставляет желать лучшего. О, я заметил, – прибавил метр Маес, – что бедный молодой человек убивает себя работой, и совершенно не могу понять, зачем такому богатому человеку жертвовать из-за нескольких несчастных тысяч флоринов такой прекрасной, а главное – счастливой жизнью, какую он мог провести у ваших ног.
– Как, сударь, – Эстер все более удивлялась, открывая в нотариусе прежде незнакомые ей стороны характера, – вы ли, в самом деле, говорите мне это?
– Несомненно, – с самым естественным видом ответил метр Маес, – а что удивительного? Я нотариус, но ведь, в конце концов, и человек, поэтому заявляю вам, что осуждаю самым решительным образом эту жажду наживы, заставляющую забыть о всем том прекрасном и приятном, что Господь поместил для человека на земле под именем удовольствий.
– Но мне казалось, сударь, – и я даже ставила вас в пример, – что дела вашей конторы поглощают все ваше время?
– О, не говорите о моей конторе, сударыня, – с крайне меланхолическим видом произнес метр Маес. – Мне кажется, будто я чувствую тошнотворный запах пересохших пергаментов, исходящий от старых папок, набитых червями и тяжбами. Нет, право же, нет; напротив, дайте мне полностью отдаться счастью кататься среди благоухающих садов рядом с одной из самых прелестных женщин в колонии.
– Право же, господин Маес! – Эстер улыбнулась, наполовину любезности нотариуса, наполовину изменениям, происшедшим в его нравственном облике. – Во время последнего визита, которой я имела честь нанести вам, я не могла оценить вашу беспредельную учтивость.
– Ах, сударыня! – метр Маес еще больше расчувствовался. – Неужели вы могли не заметить моего восхищения прекраснейшей половиной рода человеческого? Женщины, сударыня, женщины! Вот единственная услада, единственное утешение в нашей жизни!
– Ах, как бы это понравилось госпоже Маес, если бы она могла нас услышать! – насмешливо заметила Эстер.
– Бога ради, сударыня! – придав своему лицу самое жалобное выражение, взмолился нотариус. – Заклинаю вас, оставьте госпожу Маес вместе с конторой. Не кажется ли вам, что в такой опьяняющий вечер хорошо быть свободным, избавившись от всех забот и тревог?
– Но вы говорили, что интересы ваших клиентов полностью поглощают вас и днем и ночью?
– К черту клиентов с наступлением ночи! О Боже, почему эти прекрасные тропические ночи не длятся двадцать четыре часа?
– Правду сказать, метр Маес, вы все больше удивляете меня, и я не знаю, как примирить ваш тон и ваши слова с серьезностью вашей профессии.
– Моя профессия, сударыня, моя профессия! – с выражение глубочайшей тоски вскричал метр Маес. – Неужели вы думаете, что мне хочется сделаться тощим, бледным и желтым, как господин ван ден Беек, не давая себе отдохнуть от ее тягот? Моя профессия! Но даже у носильщика в порту есть часы отдыха, когда он, растянувшись на песке, слушает шум волн, ласкающих берег, смотрит, как солнце опускается в лазурные волны и окрашивает их пурпуром; он предается высшему счастью – ничего не делать! А я, метр Маес, королевский нотариус, обладатель нескольких сотен тысяч флоринов, не должен иметь ни часа, ни минуты, чтобы вздохнуть свободно, насладиться тем прекрасным и полезным, что Господь расставил на моем пути: сладостным пением, опьяняющим вином и обществом красивых женщин? В этом нет ничего дурного, сударыня!.. Право же, – продолжал нотариус после этого небольшого отступления, – чаша может переполниться, что будет очень жалко, особенно если через край перельется шампанское. Еще раз повторяю, сударыня, да здравствует веселье! И если хотите, чтобы ваш муж был здоров, посоветуйте ему поступать как я!
Какими бы пошлыми ни были слова нотариуса, они поразили молодую женщину; она готова была пожелать мужу такой же грубой и цветущей физиономии, как у метра Маеса, ибо она чувствовала, что это – расцвет жизни, тогда как печаль и уныние, овладевшие ее мужем, означали смерть, и ей было страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117