— думаю, что из двух угнетаемых страдалиц — ее, моей матери, и тебя, моей дочери, — я все же больше люблю тебя.
— С вами были мои братья, батюшка, и я радовалась при мысли, что они служат вам утешением.
— Твои братья — сильные мужчины, созданные для борьбы, для невзгод и лишений. Когда у отца родится сын, он не забывает, что должен будет вручить его родине, дочь же принадлежит ему почти безраздельно. Дочь — это ангел домашнего очага христианина, та статуя чистой, девственной любви, что заняла место античных пенатов. Суди же, дитя мое, о моих муках, когда каждый Божий день я думал об опасностях, подстерегающих тебя в этом злосчастном городе, и понимал, что бессилен тебя защитить. Но ты, дочь моя, что делала ты все это время?
— Отец, я все его отдавала молитвам и любви, — отвечала Луиза. — Я молила Бога за вас и любила Лоренцо.
— Так ты его любишь? — спросил Строцци, тяжко вздыхая.
— Страшно подумать, но, потеряй я Лоренцо, не знаю, удастся ли самому Господу Богу заменить его в моем сердце, — ответила его дочь.
— Но о вашей любви не знает никто, не правда ли? — нерешительно осведомился Строцци.
— Никто, отец.
— И где же ты видишься с ним? Как вы встречаетесь?
— До того момента как он сказал мне, что надобно уйти от тетушки, я встречалась с ним под ее кровом, но с тех пор мы видимся в домике на площади Санта-Кроче; он приходит туда то под одним обличьем, то под другим, но неизменно закрыв лицо маской. Каждый раз мы уславливаемся о новом сигнале для следующей встречи. Наверное, в его жизни существует какая-то великая тайна, но мне он ее не открывает. Он бывает то оживленным и торжествующим, то мрачным и удрученным; подчас он весел как ребенок, а порой плачет как женщина.
— А ты?
— Я? Я весела или грустна, смотря потому, грустен или весел он.
— А заводит ли он еще речь о вашей давно решенной свадьбе?
— О да! Очень часто, отец. При этом он загорается, начинает говорить о будущем, о могуществе, о короне, и я понимаю его тогда не больше, чем когда он отмалчивается: он такой скрытный, отец.
— Ах, дочь моя… дочь моя!
— Полно, отец, вовсе не Лоренцо вам надо бояться.
— Да, верно. Ты напомнила мне, что тебе грозит еще и другая опасность… Значит, ты нравишься этому негодяю-герцогу?
— Пока никто не заговаривал со мной об этом, но неоднократно — вот и сегодня утром опять — за мной следом увязывались какие-то личности в масках и с дрожью в сердце я чувствовала, что попала в беду.
— Он в неведении о том, где ты живешь?
— Ему это стало известно несколько часов назад.
— Милосердный Боже!
— Сначала я и сама страшно перепугалась, но потом Лоренцо сказал, что мне нечего бояться, и я успокоилась.
— Лоренцо! Так ты его видела?
— Утром, отец.
— А он сказал тебе, что мы с ним столкнулись вчера вечером?
— Сказал.
— Он сказал, что я предложил ему тебя в жены?
— Да, отец.
— И он сказал тебе, что ответил мне отказом?
— Он сказал мне все.
— Что же ты подумала?
— Я пожалела его, отец.
— Ты пожалела его?
— Да, поскольку догадываюсь, что он должен был пережить.
— Где же ты с ним встретилась?
— В его доме.
— Ты была у него на виа Ларга, в этом гнезде бесчестья и позора?
— Я подумала, что надо мной нависла опасность.
— И ты сама заговорила с ним обо мне?
— Нет, первым упомянул о вас он.
— Ему неизвестно, где я, правда?
— Простите меня, отец, но он знает.
— Кто же ему это сказал?
— Я.
— Несчастная, ты погубила меня и себя вместе со мной! — воскликнул Строцци.
— О отец, как можете вы даже помыслить?..
— Нет, как ты могла быть до такой степени слепой и легковерной? В этот час, Луиза, все уже известно герцогу Алессандро. В этот час я, ты сама, мои друзья — все мы у него в руках, и погубила нас твоя безрассудная любовь, твоя опрометчивая доверчивость! О несчастная, что же ты наделала! Да простит тебя Господь, как я прощаю…
И поднявшийся было на ноги Строцци опять бессильно упал на скамью, заломив руки.
В тот же миг монастырские ворота загудели под обрушившимися на них чьими-то сильными ударами.
— Ну вот и дождались, — сказал Строцци, указывая туда, откуда донесся шум.
— Что это? — едва дыша, спросила Луиза.
— Слышишь? А теперь, взгляни-ка и не верь глазам своим!
И подхватив дочь под руку, он увлек ее к оконцу кельи, из которого девушка разглядела за приоткрытыми воротами сверкающие на солнце кирасы.
— Сбиры!.. Солдаты!.. Герцог! — вскрикнула Луиза. — Отец, отец, убейте меня! Но, нет, этого не может быть! О! Вас выдали!
— Да, выдали, и, что всего ужасней, выдала моя родная дочь!
— О! Погодите, погодите, батюшка, прежде чем так нас клеймить.
Ожидание длилось недолго. На пороге кельи возник фра Леонардо.
— Готовы вы, брат, принять мученичество? — обратился он к Филиппо Строцци.
— Да, — холодно ответил старик.
— Это хорошо, — продолжал монах, — ибо идут ваши мучители.
По коридорам монастыря уже разносился голос герцога Алессандро, командовавшего:
— Останьтесь у этой двери и никого не впускайте. Вы двое — за мной!
И он сам появился в дверях в сопровождении Джакопо и Венгерца — двух сбиров, неизменных участников его тайных похождений.
— Ха-ха! — рассмеялся он. — Выходит, мне не солгали и волк угодил в капкан.
— Кто ты таков и что тебе здесь надобно? — воскликнул фра Леонардо, заступая герцогу дорогу и загораживая собой Строцци.
— Кто таков? — издевательски переспросил герцог. — Как видишь, преподобный отец, я благочестивый странник, обходящий дома Божьи, дабы воздать достойным либо покарать тех, кои в гордыне своей сочли себя выше воздаяний и кар. Что мне надобно?..
И он резко оттолкнул монаха.
— Надобно, чтоб ты посторонился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36