— задал вопрос человек в маске.
— Более, чем когда-либо!
— Тогда до вечера.
— До вечера, — еле слышно повторила девушка.
И она вышла из камеры, унося в сердце надежду и решимость.
Скрипнула затворяемая дверь; человек в маске очутился один на один с заключенными, притягивая к себе все взгляды, в которых удивление смешивалось с угрозой.
Поддерживаемый фра Леонардо, Филиппо Строцци в своем горе был единственным, кто не обращал внимания на пришедшего.
Первым подступил к этому человеку Витторио деи Пацци.
— Кто ты, что замаскированным появляешься среди нас? Один из фискалов Маурицио? Кто-нибудь из герцогских сбиров? — спросил он.
— Уж не пыточных ли ты дел мастер? Мы готовы к пыткам, — заявил Бернардо Корсини.
— Или ты палач? — подхватил Сельваджо Альдобрандини, с усилием держась на ногах. — Мы готовы к смерти!
— Говори же, недобрый вестник! С какой новостью ты пожаловал? — не унимался Витторио.
— Я пожаловал с известием о том, что вас всех приговорили к смерти, — сбрасывая маску, отчеканил Лоренцино. — Приговор будет приведен в исполнение завтра на рассвете.
— Лоренцино! — в один голос воскликнули узники.
— Лоренцино! — вслед за другими повторили фра Леонардо и Строцци.
— Что тебе нужно здесь? — прозвучал вопрос Витторио деи Пацци.
— Чего ты добиваешься? — не отставал от него Бернардо Корсини.
— Разве вам не все равно, вам, кому только и осталось еще на этом свете, что помолиться да встретить смерть? — был ответ Лоренцино.
Но тут вперед выступил фра Леонардо.
— Лоренцо, ты сошел в катакомбы ради того, чтоб оскорблять мучеников? — с укором сказал он. — Что за дела привели тебя сюда?
— Сейчас узнаешь, монах, ведь именно ты мне и нужен.
— Чего же ты от меня хочешь?
— Вели всем этим людям отойти подальше и давай по возможности уединимся.
— Зачем это?
— Затем, что я должен открыть тебе одну тайну и, как и вы, находясь в преддверии смерти, хочу исповедаться тебе.
— Исповедаться? — отшатываясь от него, воскликнул фра Леонардо.
— Да.
— Мне исповедовать тебя? — в страхе переспросил монах. — Но отчего ж именно мне, и никому другому?
— Оттого, что часы твои уже сочтены, а от сохранения моей тайны зависит, жить ли тебе, и, наконец, оттого, что во всей Флоренции я не доверился бы никакому другому исповеднику.
— Все назад, братья! — сказал фра Леонардо, бледнея от догадки, которую он как-то высказал Строцци, догадки, что через минуту нечто ужасное коснется его слуха.
Заключенные послушно отошли. Фра Леонардо присел на цоколь колонны, а Лоренцино встал перед ним на колени.
— Святой отец, — заговорил молодой человек, — год назад я возвратился во Флоренцию, уже вынашивая в сердце замысел, который теперь намерен осуществить. Опасаясь, как бы не приписать по ошибке другим все те чувства, что наполняли меня самого, я тотчас по приезде в родной город побывал в разных его кварталах: искал ответа в домах бедняков и дворцах богачей. Я прибивался к компаниям мастерового люда и навещал заносчивых патрициев. Отовсюду, подобно неумолчному стенанию, возносился к Небу единый голос, обличающий герцога Алессандро. Кто-то требовал у него обратно свои деньги, кто-то — честь, этот — отца, тот — сына. Все плакали, все горевали, все обвиняли, и я сказал себе: «Нет, несправедливо, чтобы целый город так страдал от тирании одного человека».
— Ах! — не удержался фра Леонардо, — выходит, все-таки правда то, на что мы уповали!
— Тогда, — продолжал Лоренцино, — я стал вглядываться в окружающих. Я увидел стыд на всех лицах, ужас во всех умах, растление во всех душах. Я искал, на что бы опереться, и чувствовал, как все ненадежно под моей рукой. И извне и внутри — повсюду одно доносительство: оно проникает в домашний уклад семей, оно гуляет и оттачивается на улицах и площадях, оно присаживается у семейного очага и в полный рост стоит на тумбах перекрестков! Вот тогда я понял, что не следует тому, кто в наши дни метит в заговорщики, брать иного наперсника, кроме своего помышления, иного сообщника, кроме собственной руки. Я понял, что, подобно первому Бруту, он должен покрывать лицо завесой настолько плотной, чтобы ни единому взгляду было не под силу пронзить ее. Лоренцо стал Лоренцино.
— Продолжай, сын мой, — затаив дыхание прошептал монах.
— Предстояло еще подобраться к герцогу, — снова заговорил молодой человек. — Нужно было, чтобы он, остерегающийся всех и вся, проникся доверием ко мне. Я сделался его прихвостнем, его лакеем, его шутом. И я не только повиновался его приказаниям, я предугадывал его прихоти, предупреждал его желания… Целый год вся Флоренция именует меня трусом, предателем, подлецом! Целый год я окружен таким презрением моих сограждан, какое потяжелей могильной плиты; за этот год от меня отвратились все сердца, кроме одного-единственного… Но, наконец, задуманное мною удалось: я достиг той цели, к которой стремился; наконец я прошел мой томительный, долгий путь… Отец, сегодня ночью я убью герцога Алессандро.
— Тише! Говори тише! — предостерегающе шепнул фра Леонардо.
— Однако, — продолжал Лоренцо, — герцог ловок, герцог силен, герцог храбр. Я могу пасть во время этой своей попытки спасти Флоренцию, и мне потребно от вас отпущение грехов in articulo mortis note 111 . Дайте же мне его, святой отец, дайте без колебаний. Слушайте, я достаточно натерпелся на земле, чтобы вы скупились на Небо для меня!
— Лоренцино, — сказал священник, — дать тебе полное отпущение — грех, знаю, но я возьму его на душу. И когда Господь призовет тебя держать перед ним отчет за пролитую кровь, я займу твое место, чтоб сказать: «Не ищи виновного, Господи… Виновный перед тобой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36