Ален пребывал в состоянии, граничившем с безумием, несколько часов, но в конце концов это отчаянное исступление, слишком сильное, чтобы быть продолжительным, утихло, и он немного пришел в себя.
Между тем наступила ночь, и беднягу, одежда которого промокла оттого, что он так долго катался по земле, стал бить сильный озноб.
Ален попытался понять, где он находится, но не потому, что стремился к людям (сейчас ему было невыносимо видеть людей, а особенно женщин): он чувствовал, что должен найти какой-нибудь приют.
Судьба направила его в сторону устья Виры.
Вокруг виднелись только заросли камыша и небольшие водоемы, мерцавшие в свете луны, когда она ненадолго выходила из-за туч, застилавших лазурный лик небосвода.
Внезапно Ален услышал заунывный вой собаки, раздававшийся не более чем в пятистах-шестистах шагах от него, и понял, где он оказался.
Завывавшая собака, очевидно, принадлежала папаше Шалашу, его первому наставнику в охотничьем деле.
Ален не видел старика с тех пор, как вернулся домой из Парижа.
Он вспомнил, что лачуга добряка расположена по соседству, и больше не сомневался, что слышит вой Флажка, своего давнего друга.
То был голос, который взывал к нему, одинокому страннику, блуждавшему в глуши: «Иди ко мне!»
Мрачный скорбный вой был созвучен состоянию души Алена.
Если бы это был человеческий голос, то молодой человек, возненавидевший весь род людской, скорее всего повернул бы в другую сторону.
Но то был зов собаки, и Ален пошел на него.
Не успел он пройти и сотню шагов, как увидел на горизонте темный бугорок, возвышавшийся над равниной.
Это была лачуга папаши Шалаша.
Ален направился к жилищу охотника.
Чем ближе к нему он подходил, тем более жалобным становился вой собаки.
Он доносился из запертой хижины.
Ален подошел к двери и приподнял щеколду.
Дверь поддалась.
Как только она открылась, молодой человек ощутил две собачьи лапы на своей груди и горячее влажное дыхание на своем лице.
Тотчас же Флажок снова завыл и побежал в соседнюю комнату, где находилась постель его хозяина.
Комната была окутана непроглядным мраком.
Ален дважды окликнул папашу Шалаша.
Никто не отозвался, а если ответ и прозвучал, он был сродни легкому дуновению или слабому вздоху, и Ален решил, что это ему почудилось.
Молодой человек ориентировался в жилище папаши Шалаша не хуже, чем в своем доме. Он ощупью добрался до очага, поискал спички и стал ворошить золу.
Зола была еще теплой, но огонь уже погас.
Ален был курильщиком и охотником. По той и по другой причине у него всегда имелось при себе все необходимое, чтобы развести огонь.
Химическая спичка, которой он чиркнул о стену, вспыхнула и, вспыхнув, осветила комнату.
Словно в проблеске молнии, Ален увидел, что Флажок сидит возле постели хозяина и воет, задрав голову.
На этом ложе, состоявшем из одного лишь расстеленного на полу матраса, смутно виднелся человеческий силуэт.
Молодой человек зажег вторую спичку, такую же недолговечную, как и первая, и подошел к постели.
Ален не ошибся: на матрасе лежал папаша Шалаш, он или спал, или был мертв.
Вторая спичка догорела, когда Ален поднес ее к лицу старого охотника. Наш герой вернулся к камину, принялся искать лампу и в конце концов нашел ее на скамье.
Он попытался ее зажечь, но масло в лампе иссякло.
Молодой человек бросил в очаг немного папоротника и тростника, а также несколько щепок, и поднес к ним пламя третьей спички.
Огонь быстро охватил сложенное в очаге топливо и, вспыхнув, дрожащим светом озарил комнату, вплоть до самых дальних ее уголков.
Собака сидела на том же месте, а лежащий на полу человек оставался таким же неподвижным.
Однако теперь Флажок не выл, а молча лизал лицо своего хозяина.
Ален подошел к человеку и собаке, не понимая, что происходит.
Все было по-прежнему.
Тем не менее Алену показалось, что Шалаш лежит с закрытыми глазами, в то время как минуту назад глаза его были открыты.
Молодой человек склонился над постелью старика и пощупал его руку.
Он понял, что это рука мертвеца, но она еще не была холодной.
Было очевидно, что человек только что испустил дух.
Слабое дуновение, почудившееся Алену, когда он вошел, было последним вздохом умирающего.
Завывание Флажка было прощальным напутствием своему другу.
Облизывая лицо хозяина, бедное животное закрыло ему глаза.
Ален невольно встал на колени.
Всякой смерти присуще величие, перед которым склоняются самые мятежные головы и сгибаются самые непокорные колени: это величие непостижимого.
Что за странная судьба была уготована этому человеку! Однажды этот охотник объявился в здешних краях, придя неизвестно откуда; он жил вдали от людей, общаясь только со скупщиком дичи из Исиньи, через день забиравшим у него добычу и приносившим деньги, и умер так же, как жил, в одиночестве, не обращаясь ни за помощью к друзьям, ни за последним причастием к священнику.
Старик ушел в мир иной, не оставив после себя ничего, кроме оплакивавшей его собаки; он лишь развел на последок огонь, зажег лампу и лег на свой матрас.
Вскоре огонь догорел, а лампа потухла.
Человек тоже угас, подобно огню и лампе.
Осталось ли от него что-нибудь, кроме пепла, как от огня в очаге, или засохшего фитиля, как от лампы?
Об этом не ведал никто, даже сам умерший.
Мысленно произнеся молитву, Ален поднялся и присел у камина на дубовую скамью, где ему не раз доводилось сидеть.
Молодой человек провел ночь в доме покойною, ни на миг не смыкая глаз и поддерживая огонь всякий раз, когда тот был готов угаснуть;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71