это в вашей власти, и мне останется только плакать. Но я надеюсь, Ален, что вы не поступите со мной так, как не поступили бы и с посторонней женщиной… Я прошу вас только об одном, сударь: забудьте, что вы… во мне нуждались и что я принадлежала вам душой и телом без всяких условий. А теперь позвольте мне пройти, Ален.
Молодой человек стиснул зубы от бессильного гнева; его лицо раскраснелось, а сердце сжалось от сознания собственного ничтожества по сравнению с этой женщиной; он посторонился и пропустил ее.
Жанна ушла, не удостоив охотника даже взглядом, не испустив ни единого вздоха; она открыла и затворила дверь без колебаний, и когда Ален подбежал к двери в надежде, что вдова вернется, он увидел ее в двадцати — тридцати шагах от Шалаша: в своем темном одеянии она уже почти слилась с темнотой.
Ален тяжело вздохнул и безвольно опустил руки.
О чем же он сожалел?
Может быть, о женщине, которая пожертвовала ради него всем, а он так дурно вознаградил ее за преданность?
А может быть, он оплакивал утраченную надежду когда-нибудь снова разбогатеть?
Скорее всего охотник скорбел и о том и о другом.
Если не бывает безупречно хороших людей, то и законченные мерзавцы тоже встречаются крайне редко.

XVII. ВИНА ЧЕСТНОЙ ЖЕНЩИНЫ

Ален остался один; он был недоволен собой. Время приближалось к часу ночи. На небе всходила луна. Молодой охотник взял ружье, ягдташ, провизию на целый день и вышел из дома. Испытывая чувство стыда, он направился не туда, куда посылал мальчика, а в противоположную сторону. Впервые после болезни Монпле собрался на пролет птиц. Он увидел, что все его охотничьи посты пришли в негодность из-за непогоды, а еще больше от запустения. Ветер опрокинул его укрытия; бочки, в которых он подстерегал дичь, наполнились песком; каменные глыбы, за которыми он сидел в засаде, были разбросаны приливом; лагуны и лужи воды переместились в другие места.
Охотник был вынужден целый день обследовать местность и восстанавливать свои укрытия.
Дело было весной; в тот год зима продолжалась дольше обычного, и птицы летели на север большими стаями, поэтому с наступлением темноты Алену удалось подстрелить довольно много уток.
На рассвете он вернулся в Шалаш с тяжелой ношей.
Маленький Жан Мари уже встал и поджидал своего друга.
Он устремился навстречу Алену.
Но тот, улыбаясь ребенку, не решился расцеловать его, как обычно.
Войдя в дом, молодой человек огляделся, словно надеясь увидеть еще кого-нибудь, кто его ждал, и спросил:
— Что-нибудь произошло, пока меня не было?
— Ну да, господин Ален, — сказал мальчик, — приходил боцман Энен.
— А! Боцман Энен; что ему от меня понадобилось?
— Я не знаю, господин Ален, я знаю только, что он был чертовски зол.
— А! Он тебе это сказал?
— О! Ему не надо было этого говорить мне, я и сам видел. Комок табака так и скакал у него во рту, словно белка в клетке. Я только спросил у боцмана, не видел ли он мою матушку, а он в ответ сильно пнул меня ногой.
Ален ничего не ответил, но понял, что за это время в деревне произошло что-то новое.
Прежде всего он подумал, что вдова все рассказала моряку.
Но такой донос настолько был не в характере Жанны Мари, что молодой человек покачал головой, отвечая себе:
«Нет, дело не в этом».
Тем не менее, что бы ни привело старого моряка в Шалаш, каких бы объяснений он ни собирался потребовать от Монпле, охотнику не очень-то хотелось с ним встречаться. Ален прекрасно понимал, что его поведение в этой истории далеко не безупречно и заслуживает порицания. Однако он предпочитал упрекать себя сам и не желал слышать упреков от кого-то другого. Молодой охотник не стал ложиться в постель и решил немедленно вернуться на взморье. Он мог отдохнуть в одном из своих укрытий.
Монпле пополнил запас провизии и боеприпасов, чтобы не возвращаться домой в течение трех-четырех дней.
Жан Мари следил за сборами своего друга с любопытством и тревогой.
Ален хранил молчание, а бедный ребенок не осмеливался заговорить с ним первый.
И все же, когда долго колебавшийся мальчик увидел, что Монпле собирается его покинуть, даже не попрощавшись с ним, он почувствовал, что должен заговорить, чтобы не разрыдаться.
— Разве я вам сделал что-нибудь плохое, господин Ален? — спросил он прерывающимся от слез голосом.
— Ты, мой маленький дружок? — спросил охотник, вздрагивая (он понимал, что без всяких оснований, по крайней мере, внешне, ведет себя с мальчиком не так, как обычно). — Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— О господин Ален, — отвечал Жан Мари, — после вашего возвращения вы смотрите на меня не по-доброму; послушайте, если я вас обидел, надо было об этом сказать, и я сразу же попрошу прощения, ведь я вас так люблю, что ни за что не сделал бы это нарочно.
— Бог тому свидетель, — сказал молодой охотник, — что мне не в чем тебя упрекнуть, бедное дитя.
— Значит, господин Ален, вы чем-то озабочены, так как, по правде говоря, даже во время болезни вы выглядели куда веселее.
— Да, у меня неприятности, мой мальчик.
— В таком случае, господин Ален, надо рассказать о них матушке, — произнес Жан Мари, — она так вас любит, что, будь ее воля, она избавила бы вас от огорчений.
Ален поцеловал бедного маленького юнгу и двинулся в путь.
Между тем мальчик последовал за ним.
— Вы не пойдете к боцману Энену, господин Монпле? — спросил он.
— Не сегодня, малыш Жан. Сейчас удачное время для охоты, и я не хочу упускать случай.
— А если боцман снова придет?
—
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71