но Всевышний наделил его всеми другими талантами, и не будь этого недуга, он, без сомнения, стал бы одним из выдающихся людей своего века. Он обладал редкостным умом и необычайной прозорливостью и пользовался огромным доверием двоюродного брата, советовавшегося с ним, особенно в молодости, по всем вопросам, которые требовали тайны; достаточно было написать ему одно слово, остальное, как только его вводили в курс дела, он читал по глазам. Когда я приехала в Пьемонт, он был уже не молод, но я, тем не менее, хорошо узнала его. Его сын женился на моей дочери: это событие заставит нас вернуться к ним позднее.
Образование, полученное принцем в соответствии с распоряжениями его отца, принца Томмазо, было так хорошо продумано и обогатило столь плодородную почву, что Филиберто Амедео понимал почти все по движению губ и некоторым жестам. Я намеренно сказала о нем несколько слов перед тем, как перейти к Виктору Амедею, ибо принц Филиберто был причастен почти ко всем событиям, происходившим в начале правления его двоюродного брата. Вернемся же к главному герою моих мемуаров.
Виктор Амедей, едва получив корону, сделал вид, что не дорожит ею. С этого времени он решил играть определенную роль и скрывать свои мысли, что стало нормой для него. Принц был очень ловок и хитер, даже скрытен; другие говорят о его коварстве и вероломстве; он гордился тем, что его трудно разгадать, что он умеет таить свои замыслы, обманывать врагов и даже друзей. Притворяясь, что он люто ненавидит Людовика XIV, даже презирает короля за его частную жизнь, Виктор Амедей во всем подражал ему, даже в наименее похвальных делах. И не его вина, что ему не удалось сделать двор Турина во всем похожим на Версаль; он стремился к этому постоянно: сначала обзавелся собственной Монтеспан — ею была я, ну а его Ментенон известна всем. У него был свой герцог Менский — им был мой сын; своя герцогиня Орлеанская — ее роль играла моя дочь. Монсеньером был его старший сын. Лишь одно он сделал, никому не подражая, — отрекся от престола, хотя потом не раз раскаивался в содеянном. Впрочем, наверное, он думал о Карле V. Он любил великие примеры.
Виктор Амедей на деле был довольно скуп, при всем том, что душой щедр и великодушен. На себя он не тратил даже то, что было положено ему по рангу. За исключением тех случаев, когда он хотел мне понравиться, представ передо мной во всем великолепии, принц одевался так просто, что это было несовместимо с его высоким положением. После моего отъезда он стал скуп до скаредности: носил, не снимая годами, одежду кофейного цвета, без золотой или серебряной отделки, грубую обувь, как у крестьянина, зимой — валяные чулки, летом — нитяные и никогда не надевал шелковых, даже в торжественных случаях. О кружеве он даже слышать не хотел, заявляя, что в его стране этот товар не делают и пришлось бы покупать его за границей. Для своих рубашек он не желал выбирать никакой другой ткани, кроме грубого льняного полотна, а украшали их батистовыми оборками, как у семинаристов.
Когда я делала ему замечания по этому поводу, он отвечал:
— Мое тело воспринимает только эту ткань.
Сталь шпаги, с помощью которой он так часто одерживал победы, была покрыта ржавчиной, и он не позволял начищать ее. Кроме того, чтобы не портить полы своего камзола, он велел обшить кожей ее рукоятку.
Он всегда носил одну и ту же трость с набалдашником из кокосового ореха, а единственная его табакерка была сделана из черепахи и украшена ободком из слоновой кости. Иногда у меня даже возникало желание подарить ему табакерку из простого дерева и сказать, что черепаховая коробочка излишне красива.
Он заботился только о двух деталях туалета: парике и шляпе. Его парик с косичкой был сделан из тщательнейшим образом отобранных и превосходно уложенных волос. Шляпа из тончайшего кастора, украшенная перьями и шитьем очень странно увенчивала его костюм, вовсе не сочетаясь с ним.
Выходя на прогулку, он облачался в голубой широкий балахон на случай дождливой погоды. Такая бесформенная одежда лишь прикрывает фигуру, ничуть ее не украшая.
У него был всего один домашний халат — из зеленой тафты, подбитый белой медвежьей шкурой, — он носил его и зимой и летом. Зимой шкуру пристегивали на внутренней стороне халата, летом — поверх его, и фигура герцога в этом наряде выглядела странно. Нередко в сильную жару он обливался потом в этом своем одеянии, но никак не желал с ним расставаться, несмотря на то что испытывал в нем настоящие муки.
Расходы на питание принца были строго определены и соответствовали затратам мелкого буржуа. В Турине они составляли десять луидоров в день, в загородных домах — пятнадцать, поскольку приходилось кормить министров, камергеров и посторонних. К тому же из экономии им без всякого стеснения приносили остатки еды с его стола, уже начатые блюда. Порой этой еды явно не хватало, и тогда к ней добавляли наспех приготовленное жаркое.
Король (к тому времени он уже стал им) шутил по этому поводу со своими сотрапезниками:
— Я плохо с вами обращаюсь, господа, но я ведь не Людовик Четырнадцатый: с меня нельзя спрашивать больше, чем я могу дать.
Его старший сын совсем не разделял этих склонностей, а ныне правящий король был еще более далек от них. Виктор Амедей находил это прискорбным.
— Вы полагаете, что бриллианты придадут вам больше блеска? — спрашивал он сыновей. — Неужели величие принца измеряется размерами его трат? Пусть ваш народ будет богат, пусть он будет счастлив, а сами носите ратиновый кафтан конюшего, и в нем вы затмите своим величием царей Индии со всеми их драгоценностями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146