И он побежал в гостиную.
Но гостиная была пуста: ни у одного из гостей не хватило мужества снова посмотреть в лицо этому ужасному предсказателю.
В канделябрах горели свечи, в кувшине дымился кофе, в очаге пылал огонь.
И все это было напрасно.
– Честное слово, мой старый товарищ, нам как будто придется пить кофе наедине… Да где же ты? Куда тебя черт унес?
Ришелье оглядел все углы, но старикашка улизнул вместе с другими гостями.
– Не беда, – сказал маршал, хихикая так же, как захихикал бы Вольтер, и потирая свои сухие белые руки, все в перстнях, – я единственный из всех, здесь присутствовавших, умру на своей постели. Ну, ну! На своей постели!.. Граф Калиостро! Уж я-то не принадлежу к числу недоверчивых! На своей постели и как можно позднее?.. Эй! Моего камердинера и капли.
Камердинер появился с флаконом в руке. Маршал вместе с ним отправился к себе в спальню.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


Глава 1.
ДВЕ НЕЗНАКОМКИ

Сидя в теплой, благоухающей столовой герцога де Ришелье, мы не могли увидеть, хотя она и стучалась в дверь, зиму 1784 года – это чудовище, пожравшее шестую часть Франции.
И все же во время, в котором мы очутились, то есть в середине апреля месяца, триста тысяч несчастных, умиравших от холода и голода, стонали в одном только Париже, в Париже, где, под тем предлогом, что ни в каком другом городе не живет столько богатых людей, ничего не было предусмотрено для того, чтобы помешать бедным погибать от холода и нищеты.
Король израсходовал все деньги из казны на раздачу милостыни; он взял три миллиона, полученные от городских ввозных пошлин, и употребил их на облегчение участи несчастных, объявив, что всякая неотложность должна отступить и умолкнуть перед неотложностью холода и голода.
Королева пожертвовала пятьсот луидоров своих сбережений. В приюты превратили монастыри, больницы, общественные здания, и все ворота по приказу хозяев распахивались, следуя примеру ворот королевских замков, чтобы открыть доступ во дворы особняков беднякам, которые только что, скорчившись, сидели у костров.
Таким способом люди надеялись заслужить хорошую оттепель.
Но небо было непреклонно!
Вскоре груды снега и льда стали такими громадными, что лавки были ими заслонены, переходы закупорены; пришлось отказаться от расчистки льда, ибо ни сил, ни гужевого транспорта уже не хватало.
Беспомощный Париж признал себя побежденным и прекратил борьбу с зимой. Так прошли декабрь, январь, февраль и март; порой двух-трехдневная оттепель превращала в океан весь Париж, лишенный сточных желобов и водостоков.
В конце марта началась оттепель, но оттепель неровная, неполная, с возвращениями заморозков, которые продлевали беду, страдания и голод.
На улицах мчавшиеся кареты и кабриолеты стали грозой пешеходов, которые не слышали их приближения, которым мешали избежать столкновения ледяные стены и которые, наконец, пытаясь убежать, чаще всего попадали под колеса.
Малое время спустя Париж был переполнен ранеными и умирающими. Тут – сломанная нога при падении на голом льду, там – грудь, пробитая оглоблей кабриолета, который, увлекаемый собственной скоростью, не мог остановиться на льду. Полиция принялась охранять от колес тех, кто ускользнул от холода, голода и наводнений. Заставляли платить штраф богатых, которые давили бедных. Дело в том, что в те времена, в царствование аристократии, аристократизм проявлялся даже в том, как правили лошадьми: принц крови скакал во весь опор без крика «берегись!»; герцог, пэр, дворянин и девица из Оперы – крупной рысью; президент и финансист – рысью; франт правил сам, как на охоте, а позади него стоял жокей, который кричал «берегись!», когда хозяин уже зацепил или опрокинул какого-нибудь несчастного И вот при таких-то обстоятельствах, о которых мы сейчас рассказали, неделю спустя после обеда, который дал в Версале де Ришелье и который читатель видел прекрасным, но холодным солнечным днем, в Париж въехало четверо саней, скользивших по затвердевшему снегу, покрывавшему Курла-Рен и вход на бульвары, начиная с Елисейских полей. За пределами Парижа снег мог долго сохранять свою девственную белизну – там редко ходили по нему ноги пешеходов. А в самом Париже напротив – сто тысяч ног в час быстро лишали его свежести, грязня сияющую мантию зимы.
В головных санях сидели двое мужчин, одетых в коричневые суконные широкие плащи с двойными воротниками; единственную разницу, которую можно было заметить в их одежде, составляло то, что у одного из них были золотые пуговицы и петлицы, а у другого были шелковые петлицы и шелковые пуговицы.
В следующих санях сидели две женщины, так плотно закутанные в меха, что разглядеть их лица было невозможно.
Эти две женщины, сидевшие рядышком и так близко друг к другу, что сиденья не было видно, разговаривали, не обращая внимания на многочисленных зрителей, смотревших, как они едут по бульвару.
Мы забыли сказать, что после минутного колебания они продолжали свой путь.
Одна из них, более высокая, более величественная, прижимала к губам вышитый батистовый платок, держала голову твердо и прямо, несмотря на ветер, хлеставший в лицо. На церкви Сент-Круа-д'Антен пробило пять часов, и на Париж начала спускаться ночь, а вместе с ночью и холод.
В это время экипажи были недалеко от ворот Сен-Дени.
Дама в санях, та самая, что прижимала ко рту платок, тронула кончиком пальца плечо кучера.
Сани остановились.
– Вебер! – сказала дама. – Сколько времени нужно для того, чтобы доставить кабриолет в известное вам место?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19