Он нашел тот гладкий, чувствительный узелок, что прятался у нее в закрытых лепестках. Изумленный звук вырвался у Эмбер, когда она содрогнулась от пульсирующего наслаждения.
Словно ощутив наслаждение Эмбер так же ясно, как ощущала его она сама, Дункан застонал. Его палец снова погладил этот бутон, вызвав еще один пульсирующий толчок, потом еще один. И с каждой такой лаской жаркая влага ее ответа облизывала ему пальцы.
Но когда он попробовал раздвинуть пальцами гладкие лепестки, ее ноги оказались слишком плотно сжатыми.
— Я не стану брать тебя силой, — тихим голосом произнес Дункан, — но я умру, если не смогу хотя бы прикасаться к тебе. Открой мне свою теплую крепость. Я буду там очень нежным гостем.
— Нет. Мы не должны этого делать. Было бы жестоко требовать от тебя такой жертвы, — проговорила Эмбер. — Подойти так близко к двери и не войти…
— Да. Потребуй этого. Прошу тебя.
— Но мне страшно.
Дункан тихо засмеялся и еще раз провел пальцем по бутону, вызвав еще одну судорогу наслаждения.
— Нет, золотая моя колдунья. Это не страх лижет мне пальцы, когда я ласкаю тебя. Это страсть — горячая, сладкая, чистая.
Пальцы щипнули струну, и она откликнулась приливом наслаждения. Бедра Эмбер приподнялись сами собой. Новое движение руки — и словно удар чувственной молнии. Еще одно касание — и еще один страстный отклик.
— Боже милостивый, — прошептала Эмбер. Дункану захотелось торжествующе закричать, когда он ясно увидел, как в ответ на игру его пальцев новая волна наслаждения прошла по всему телу Эмбер. С судорожным вздохом она закрыла глаза и отдала ему в руки свой цветок, горячие лепестки которого были готовы вот-вот открыться навстречу его ласкам.
К этому времени Дункан совсем откинул прикрывавший Эмбер плащ, но она этого даже не заметила. Она жаждала лишь одного — чтобы эта сладкая пытка не прекращалась. Она больше не противилась нажиму его руки и сделала то, чего он добивался, — раздвинула ноги, позволяя ему прикасаться к ней так, как он того желал.
Дункан стал медленно водить кончиками пальцев по лепесткам, которые постепенно открывались ему. Он ласкал Эмбер в напряженном молчании, где слышалось лишь ее частое, прерывистое дыхание. Она больше не ощущала его сдерживаемой страсти, ибо была во власти своей собственной.
Внезапно, без предупреждения, наслаждение взорвалось экстазом, подавив все чувства Эмбер. Ее дрожащий крик и горячая влага, оросившая пальцы Дункана, ясно сказали ему, насколько желанны были ей его ласки.
Несмотря на жестокие страдания, причиняемые ему неудовлетворенным желанием, Дункан улыбнулся. Даже когда последние судороги наслаждения перестали сотрясать Эмбер, ему все еще не хотелось выпускать из рук цветок, который он ласками только что заставил раскрыться.
Но он знал, что должен остановиться.
Если он будет продолжать, то может и не совладать с собой, и тогда отринет клятву и погрузит свою алчущую плоть в это вместилище, которое готово и жаждет принять ее. Ценой большого усилия — что само по себе было ему предупреждением — он заставил себя освободить нежный цветок.
Но и тогда не смог отстраниться совсем — это было выше его сил. Рука его осталась у Эмбер между ног, достаточно близко, чтобы ощущать ее тепло, но не прикасаясь к ней.
Эмбер открыла глаза и увидела, что лежит нагая перед Дунканом, а его рука покоится у нее между ног. Она вспыхнула и схватилась за плащ, чтобы закрыться.
— Не надо. — Слова давались Дункану с трудом.
— Не прячься. В полном цвету ты еще краше, чем когда была нераспустившимся бутоном.
При этих словах он кончиком пальца чуть коснулся ее все еще возбужденной плоти. Она вскрикнула, ощутив силу его желания и сдержанности, которая потрясла ее.
— Этого недостаточно! Тебе больно, ты страдаешь!
— Да. А это, — сказал Дункан, медленно лаская ее кончиком пальца, — соль на свежую рану моего желания.
Он произнес какое-то резкое слово и закрыл глаза.
В наступившей тишине стали слышны шелест и глухой рокот, шепот ветра и трав и отдаленный голос зимы. Эти звуки все усиливались, пока не заглушили собой звук дыхания, с трудом вырывавшегося из измученной груди Дункана.
Каким-то дальним уголком сознания Эмбер уловила этот таинственный, приближающийся звук, но не задержала на нем внимания. На всем белом свете ее заботил один лишь Дункан.
И именно ему она причинила боль, сама того не зная.
— Дункан, — позвала она сдавленным голосом. Когда пальцы Эмбер коснулись его обнаженной кожи, он вздрогнул, словно она хлестнула его кнутом.
— Не надо, — голос Дункана прозвучал резко. — Не трогай меня.
— Я хочу облегчить твои страдания.
— Мне не станет легче, если я нарушу клятву. Эмбер глубоко, порывисто вздохнула. В том, что она собиралась сделать, таилась опасность: уже два условия, упоминавшиеся в том зловещем пророчестве, оказывались выполненными. Но боль Дункана стали ей невыносима, особенно потому, что болеутоляющее средство было заключено в ней самой.
— Я освобождаю тебя от клятвы, — прошептала Эмбер.
Дункан вскочил на ноги.
— Не искушай меня, золотая колдунья. Я уже вдохнул аромат твоей страсти. Это все равно что вдохнуть огня. Еще немного, и я этого не выдержу.
Молчание, наступившее после слов Дункана, наполнилось отдаленным шелестом и бормотанием и странными криками, которые становились все громче, пока не обрушились целой волной звуков на болото. Воздух загремел от взмахов тысяч и тысяч крыльев, когда стаи диких гусей устремились к земле. Их крики звучали по-осеннему тревожно, неся весть о раннем приходе зимы.
Смерть непременно потоком прольется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114