Но самое главное – граммофон, который Кэтти особенно любила и могла часами, если ей позволяли, крутить его ручку. А пластинки на разные голоса хрипели: «Веди добрый свет», «Ты всегда красив для отца» и прочие «шедевры».
Хотя Бонни рассердилась, что Кэтти оставила горящую лампу, и была расстроена событиями сегодняшнего дня и потерей работы по вине Элая, ее порадовала возможность побыть одной.
Съев легкий ужин, она согрела воду, чтобы помыться. В ее комнатах, в отличие от апартаментов Форбса и Джиноа, не было такой роскоши, как ванна и водопровод. Бонни притащила из чулана на кухню большую лохань и бросила в нее розовые кристаллы. Когда вода нагрелась, она пошла в спальню, разделась, накинула голубой халат, распустила волосы и стала расчесывать их. Потом заплела косу и вернулась на кухню.
Три больших чайника, наполненные доверху, уже кипели. Бонни вылила их один за другим в лохань.
Розовые кристаллы растаяли, и нежный аромат фиалки наполнил кухню. Бонни добавила в лохань холодной воды, попробовала ее пальцем, бросила халат на спинку стула и с блаженством погрузилась в воду. Закрыв глаза и затаив дыхание, она наслаждалась теплом и ароматом. Сейчас Бонни не думала ни о неприятностях и испытаниях прошедшего дня, ни о том, что Кэтти и Розмари наверняка будут обузой для Джиноа, занятой Сьюзен Фэрли и ее ребенком. Она почти забыла о том, что потеряла работу, которая ей очень нужна, и об Элае Мак Катчене.
Но вдруг Элай вошел на кухню, нагло уставившись на обнаженное, порозовевшее от теплой воды тело Бонни.
– Тебе следовало бы запирать двери на ночь.
Онемев от изумления, Бонни смотрела на него и не верила своим глазам. Придя в себя, она потянулась за халатом, но Элай предупредил ее и отодвинул стул. Потом сел на стул верхом и прижал к себе халат. Бонни глубже погрузилась в воду и прикрыла руками груди.
– Убирайся, – решительно сказала она и закрыла глаза, надеясь, что он уйдет.
– Прекрасная мечтательница, – насмешливо проговорил Элай, – ты действительно думаешь, что я уйду?
– Я надеюсь, что ты собираешься уйти. Ты непристойно ведешь себя, ворвался сюда и…
– Гм… Гм.
Услышав эти нечленораздельные звуки, Бонни открыла глаза. Вода остывала, и Бонни казалось, что сердце ее вот-вот остановится, хотя кровь горячо пульсировала у нее в висках.
– Да есть ли у тебя совесть? Что подумают Кэтти и Розмари?
Элай улыбнулся.
– Тебе давно пора понять, что совести у меня нет, а Кэтти и Розмари ничего не подумают, поскольку их здесь нет. Я только что видел их у Джиноа.
Бонни сдерживалась изо всех сил. Элай явно старался разозлить ее, но он будет разочарован, если она сохранит спокойствие.
– Если уж ты можешь вести себя, как джентльмен, дай мне хотя бы халат. Я замерзла.
– Тебе холодно? – с притворным участием спросил он.
Элай встал, отодвинув при этом стул еще дальше. Взяв с плиты чайники, он наполнил их и поставил на огонь. Пока Бонни наблюдала за ним, ее бывший муж вернулся, снова уселся на стул верхом и ухватился руками за спинку.
– Скоро будет много горячей воды, дорогая.
Бонни думала об одном: хоть бы этой теплой воды хватило для того, чтобы утопиться. Ей не приходило в голову ничего, кроме того, чтобы выскочить из лохани и в чем мать родила убежать в спальню.
– Зачем ты все это делаешь? – жалобно спросила она.
Элай словно не слышал ее вопроса: он вздохнул, глядя куда-то отсутствующим взглядом. Тишину нарушали лишь клокотание закипающей воды и оживление на улице: люди расходились по домам после спектакля в театре «Помпеи».
– Помнишь тот вечер, когда слуги разошлись… шел дождь и мы…
Бонни вспомнила и, покраснев, переместилась в лохани. Она села, скрестив ноги, но все еще прикрывала груди руками. Ее бросило в жар при воспоминании о том наслаждении, которое она испытала в тот вечер.
– Элай Мак Катчен, ты негодяй! Я знаю, к чему ты клонишь, и требую, чтобы ты немедленно оставил меня в покое!
Элай тихо рассмеялся, его глаза, казалось, были устремлены в далекое прошлое, подбородок упирался в ладонь.
– Ах да, там было очень тепло, в каждой зале по камину и медвежьи шкуры на полу.
Бонни бросило в жар. Нащупав в воде губку, она запустила ею в Элая, уже не помня себя от ярости и отчаяния. Однако она промахнулась, и это вызвало смех у ее мучителя.
Бонни во всем винила себя. Почему, войдя в дом, она не заперла дверь? Почему позволила себе забыть, как искусно умеет Элай возбуждать ее? С первой ночи после их свадьбы он пробуждал в ней самые пылкие желания одним жестом, даже, одним словом. Хотя бы он не напомнил ей о том эпизоде в экипаже, когда они возвращались с обеда у Асторов.
Увы! Бонни вспомнила об этом сама. Ее тело трепетало, груди тяжело вздымались: она безумно хотела Элая.
– О Боже! – воскликнула она, уткнувшись подбородком в колени.
Элай возился у плиты, проверяя, закипела ли вода в чайниках.
– Готово! – провозгласил он и, взяв чайник, понес его к лохани. – Подвинься, – сказал он, – я не хочу ошпарить тебя.
Бонни подвинулась, и над лоханью поднялось облако пара.
– Элай, пожалуйста, если ты сейчас же…
– Еще воды? Голову… э… бедра вверх!
Струи горячей воды словно ласкали Бонни. До боли страстное желание охватило ее.
Элай, причинявший ей такие муки, чувствовал себя хозяином положения. Он нагнулся, поднял губку и выжал ее прямо над полом, словно не заметив того, как тщательно он вымыт. Потом приблизился к Бонни.
Он медлил, неторопливо засучивая рукава, и Бонни поняла, что сражение проиграно. Единственный в мире мужчина, способный склонить Бонни к греху и пользующийся этим при каждом удобном случае, стоял сейчас возле лохани с губкой в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84