К несчастью, вид Хейдона, хладнокровно рассматривающего ее картины, которые он, по-видимому, велел собрать со всего дома, поколебал ее самообладание.
— Зачем вы это делаете? — резко спросила она.
— Потому что нам нужны деньги для выплаты ваших долгов банку, — ответил Хейдон. — Я просмотрел все в вашем подвале и, к сожалению, не нашел ничего ценного. Зато ваши картины очень хороши. Уверен, что, если нам удастся раздобыть галерею для выставки ваших работ, вы сможете продать достаточно полотен, чтобы уплатить значительную часть долга.
— Мои работы не годятся для продажи. — Женевьева чувствовала себя униженной. Она вкладывала в картины столько личного и не питала иллюзий насчет их продажной ценности. — Это всего лишь портреты детей, натюрморты и пейзажи. Никто не захочет их покупать. Люди предпочитают грандиозные полотна с героическими сюжетами.
— Или с голыми леди, — пискнул Джейми.
— Довольно болтать! — прикрикнула на него Юнис.
— По-моему, вы не правы, Женевьева, — возразил Хейдон. — Мода на мифологию, всяческих богов и героев, батальные сцены постепенно проходит. Ваши картины — сама жизнь. Они будут близки и понятны многим. К тому же они насыщены эмоциями. На них невозможно смотреть, ничего не чувствуя.
— Он прав, девочка, — согласился Оливер. — Я смотрю на эти лодки и думаю, как было бы хорошо поесть на обед рыбы.
— Ты отлично знаешь, что рыбы к обеду не будет, — проворчала Юнис. — Сегодня воскресенье.
Женевьева настороженно смотрела на Хейдона, спрашивая себя, насколько он искренен. В глубине души она была довольна, что он считает ее картины не просто приятными любительскими работами женщины, балующейся живописью. Женевьева занималась этим с детства, но после смерти отца и появления в доме Джейми ее произведения резко изменились. Чувствуя страх и одиночество, она ощущала необходимость как-то выражать свои радости и разочарования, делая это с помощью живописи. Каждая работа имела для нее особое значение, выходящее за рамки простого воплощения темы. Казалось, будто краски были полны испытываемых ею чувств. Каждый штрих навсегда запечатлевал на холсте частицу ее души.
Возможно ли, чтобы Хейдон ощущал страсть, с которой она создавала эти картины? А если так, смогут ли посторонние почувствовать то же самое? Конечно, нет! Да и кому придет в голову еще и платить за возможность видеть их каждый день у себя дома.
— Никто в Инверэри не станет предоставлять галерею для выставки работ, созданных женщиной, — сказала она. — В глазах здешних жителей мои картины не могут иметь никакой ценности. Люди иногда платят мне за то, что я рисую портреты их детей, но это совсем другое. Покупать мои работы на выставке — это значит признать их достоинства. Кто решится это сделать?
— Вы правы, — согласился Хейдон. — Но я не собираюсь устраивать вашу выставку в Инверэри. Здесь невозможно продать ваши работы по цене, которую они заслуживают. Я намерен организовать выставку в Глазго.
Женевьеве стало ясно, что Хейдон не понимает, что в качестве творцов миром искусства признаются только мужчины.
— Ни один торговец живописью в Глазго не станет устраивать выставку женских работ.
— Разумеется, но кто же им скажет, что картины написаны женщиной? — Хейдон задумчиво остановился перед портретом Шарлотты. — Думаю, лучше использовать французскую фамилию. Знаю по опыту, что шотландские торговцы произведениями искусства любят представлять работы, созданные за рубежом. Это придает им определенную надежность и таинственность.
— Это верно, — кивнула Юнис. — Дом лорда Данбара был полон картин, и ни одна из них не была нарисована добрым и честным шотландцем. Все прибыли из Италии, Франции или Англии, как будто там лучше знают, как малевать краской по холсту, чем у нас. — Она неодобрительно фыркнула.
— Вы имеете в виду, что мы скажем, будто мои картины написаны французским художником? — Женевьева не пришла в восторг от этой идеи.
— Конечно, это не лучшее решение, — признал Хейдон. — Но если мы действительно хотим устроить выставку ваших работ и пробудить к ним интерес, то вернее всего будет поступить именно так.
— По-моему, это очень романтично, — одобрила Аннабелл. — Французские имена звучат так элегантно.
— А по-моему, они звучат глупо, — заявил Саймон. — Как будто пытаешься что-то выплюнуть.
— Разумеется, я ничего не стану делать без вашего согласия. — Хейдон внимательно смотрел на Женевьеву. — Но мне кажется, это очень подходящий случай раздобыть деньги для уплаты ваших долгов.
Женевьева окинула взглядом полотна, без всякой системы расставленные в гостиной. Каждое представляло собой какую-то часть ее жизни и жизни ее детей. Ей не хотелось выставлять свой внутренний мир на всеобщее обозрение, а идея приписать ее работы вымышленному лицу только потому, что картины, написанные женщиной, не имеют ценности в глазах других, выглядела просто оскорбительно.
Джейми, Аннабелл, Грейс, Шарлотта, Саймон и Джек смотрели на Женевьеву, ожидая ее решения. Впрочем, их лица не выражали беспокойства. Они не сомневались, что если она откажется продавать картины, то найдет другой способ сохранить дом. Оливер, Юнис и Дорин выглядели куда более озабоченными. Что и понятно, они гораздо лучше понимали всю опасность ситуации.
Женевьева, подумав, решила, что глупо не использовать все возможности. Их положение было почти безвыходным.
— Хорошо, лорд Рэдмонд, — сухо произнесла она, пытаясь придать их отношениям официальный оттенок, что, впрочем, вышло неубедительно. — Назовите имя, которым мне следует подписать картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86