Грохот. Павла потянулась.
«А вот знали бы вы, - думала она, кромсая в тарелке желтую лепешку омлета. - А вот знали бы вы, что со мной… тьфу ты. Негоже все время об этом думать, но если бы вы все - и ты, Стефана, и твой Влай, который уже час как ушел на работу, и ты, Митика, маленький паршивец…»
- Павла, у тебя красная заколка к зеленой рубашке?! Ты что, дальтоник?
- Да не заметила я…
- Ей-Богу, Митику легче научить, чем тебя… Митика, немедленно выбрось муху.
- Так ведь она уже сдохла…
- Тем более выбрось!! Павла, поменяй заколку сейчас же.
- Дай кофе допить…
- Марш-марш, потом допьешь, дел-то одна минута… А забудешь, так и пойдешь, безвкусная, как клоун…
- Клоунов не едят, - предположил Митика. - Клоуны вкусные не бывают…
Павла счастливо улыбнулась.
Если бы они знали…
«Если бы все вы знали», - думала она, надевая туфли перед дверью, где пришпилен был листок с ярким фломастеровым текстом:

«Павла! Уходя, выключи утюг, плиту, кофеварку, телевизор! Не забудь часы, бутерброд, кошелек, проездной, пропуск! Проверь, плотно ли прикрыта входная дверь!»
«Если бы вы знали, - напевала она под нос, раскланиваясь в лифте с соседями. - Если бы вы…»
Дворик был залит солнцем. Павла изо всех сил зажмурилась, вглядываясь в красное марево собственных сомкнутых век. Если бы вы знали… как прекрасна жизнь. И как она тем более прекрасна, если понять, нет, шкурой почуять, какая она тоненькая…
- Павла!..
Стефана свешивалась с балкона, потрясая белым свертком:
- Павла! Легче Митику, ей-богу… На!
Бутерброд в полиэтиленовом пакете грузно шлепнулся на газон. Качнулись садовые ромашки.
Она опоздала минут на двадцать.
На лестничной площадке стоял и курил Сава, оператор с четырнадцатого канала; в другое время Павла шмыгнула бы мимо, не решаясь заговорить, - но сегодня острый вкус к жизни повелел ей остановиться, и улыбка получилась сама собой:
- Привет!
Все теперь Сава ее запомнит. Теперь она перестанет быть для него бледной ассистенткой, которых на всех этажах телецентра хоть пруд пруди. Теперь, возможно, при следующей встрече он сам поздоровается, первый…
Напевая и цокая каблуками, Павла проследовала на рабочее место; секретарша Лора вскинула на нее свирепые глаза:
- Павла!.. Елки-палки, тебя Раздолбеж… Тебя господин Мырель уже… Ты ему интервью расшифровала?
Целых полминуты Павла судорожно пыталась сообразить, о чем идет речь, и успела уже покрыться горячим потом при мысли, что позабыла сделать нечто крайне важное; потом, облегченно вздохнув, шлепнула о стол видавшим виды «дипломатом»:
- И незачем так орать…
Из-под открывшейся крышки дохнуло ядреным селедочным духом. Мгновение спустя секретарша Лора удивленно повела ноздрями точеного носика; Павла тупо смотрела в недра собственного портфеля.
Сверху, прямо под крышкой, прямо на аккуратной стопочке расшифрованного интервью лежала, закатив мутные глаза, пахучая серо-коричневая селедка. В горестно раскрытой пасти толпились мелкие бессмысленные зубки; Павла медленно закрыла «дипломат». Лора смотрела выжидающе.
Павла вздохнула. Прикрыла глаза, переборола сильнейшее отвращение ко всем детям планеты, к этим совершенно безнаказанным, наглым тиранам, творящим свои безобразия с невинным выражением розовых мордашек. Скрипнула зубами, покосилась на Лору:
- Я сейчас…
Под немигающим удивленным взглядом вышла из комнаты, процокала каблуками к белой дверке с элегантной дамой на вывеске; здесь, воровато оглянувшись, открыла портфель и брезгливо, двумя пальцами, взяла селедку за жесткий хвост.
- Зар-раза малая…
Павла не селедку имела в виду. Павла имела в виду Митику, которому, как обычно, все сойдет с рук.
Некоторое время она стояла посреди хромированного блеска и белого кафеля, покачивая на весу селедкой, как маятником. Потом вздохнула и опустила рыбину на стеклянную полочку под зеркалом: теперь селедок сделалось две, и обе воняли невыносимо.
Под звук спускаемой воды из соседнего помещения выплыла чопорная старушка - заведующая архивом; после мгновенного замешательства последовал взгляд, предназначавшийся одновременно и Павле, и ее селедке. Старушка вышла, не решившись приблизиться к умывальнику; Павла вздохнула, вытащила из портфеля первый лист расшифрованного интервью и тщательно, с мылом, принялась отстирывать селедочное пятно под струёй горячей воды.
- …Скажите, Павла Нимробец, что за странные соображения заставляют меня до сих пор… нормальный человек еще два месяца назад выгнал бы вас в три шеи!
- Я перепечатаю.
- Нет, не надо!.. Я найду человека, который сделает эту работу быстро и наверняка… Вот когда мне понадобится провалить дело, вот тогда я пришлю вам открытку-приглашение…
Господин Мырель, процветающий режиссер, к которому давно и крепко прилепилась кличка «Раздолбеж», желчно скривил губы. Павла молчала; радость жизни померкла, придавленная нагоняем, но стоит выволочке закончиться - и там, за дверью душного кабинета, утреннее настроение вернется опять.
Господин Мырель будто прочитал ее мысли.
- Все с вас скатывается… как с утки вода. Говоришь, говоришь…
Секунду Павла решала, улыбнуться ей или покраснеть. Получилось и то, и другое.
- Ладно, Нимробец… До следующего прокола. Следующий крупный прокол будет в вашей карьере последним… Идите в семнадцатую студию, отнесите эти кассеты и этот текст… И, если на вашем пути встретится буфет, - не вздумайте заворачивать в бумаги пирожок!
Посреди семнадцатой студии стоял, широко расставив длинные ноги, оператор Сава. Наушники и микрофон делали его похожим на пилота космического корабля - Сава смотрел в окошко камеры, иногда оборачивался к ассистенту, и тогда через окошко аппаратной Павла могла видеть скуластое серьезное лицо и мужественную прядь, живописно упавшую на лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19