Попробовала объяснить расплывающемуся перед глазами незнакомцу в белом халате, что должна вернуться к сестре. Но тот не стал слушать и сделал ей укол.
Из больницы Норин удалось выбраться на следующий день, и она сразу же отправилась к Иза-доре. Но было уже поздно: выйдя из лифта, девушка увидела, как ее кузину выносят из квартиры. Горничная сквозь рыдания пробормотала, что, когда она пришла утром, то обнаружила уже остывшее тело хозяйки, а Рамон, не подбирая слов, высказал Норин все, что думает о ней и о жизни вообще.
— Пожалуйста, послушай меня, — умоляла она, захлебываясь слезами. — Я не виновата! Дай мне объяснить!..
— Убирайся из моего дома! — кричал ей Рамон. — Я никогда не прощу тебе этого, Норин! Я не прощу тебя до самой своей смерти! Ты убила ее!
И девушка, ослабевшая и перепуганная, медленно сползла по стене.
Позже, на похоронах, Норин пыталась поговорить с тетей, но та ударила ее, а дядя сделал вид, что не замечает. Рамон настоял на том, чтобы она никогда больше не появлялась в доме Кенсингтонов.
И так было до последнего времени, пока тетя неожиданно не пригласила ее на чашечку кофе за несколько дней до дядиного дня рождения.
Такое отношение родственников лишь усилило в Норин чувство вины. Постепенно она поняла, что, раз не в ее силах что-либо исправить и найти оправдания, выход только один — покорно согласиться с обвинениями. Единственной отдушиной для нее оставалась работа.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Утро выдалось трудным, и к полудню Рамон чувствовал себя совершенно вымотанным. Его работа напоминала конвейер: только закончилась одна операция, а уже пора приступать к следующей. По графику сегодня у него выходной, но у врачей графики — вещь крайне непостоянная, и вот пришлось выйти на замену заболевшему гриппом коллеге.
Хорошо хоть в перерыв удается выкроить несколько минут, чтобы перекусить в кафетерии.
Рамон шел с подносом по заполненному залу и искал свободный столик, но такового не оказалось. Словно вся больница отправилась обедать! Единственное незанятое место, похоже, было за столиком Норин. Он в задумчивости посмотрел на нее поверх салата.
Девушка, почувствовав его взгляд, залилась краской. Она знала все наперед — он еще немного побродит по залу, затем пристроится на полу, посидит с подносом пару минут, а потом плюхнется к ней за столик. Если бы она только могла взять себя в руки, если бы ей было все равно, что он думает о ней!..
Она чуть не уронила вилку, когда, не произнеся ни слова, Рамон поставил поднос напротив нее, выдвинул стул и сел.
Он заметил ее удивление, но, не подав вида, развернул салфетку на коленях, снял с салата пластиковую крышечку и взял вилку.
— Конечно, на пол сесть ты не мог, — сказала она сухо.
Его карие глаза скользнули по ее лицу, а потом Рамон невозмутимо переключил внимание на тунца.
— Я думал, ты обедаешь в полпервого, — бросил он.
— Обычно да. Но и ты ведь не должен был здесь сегодня оперировать.
Карие глаза сверкнули хитрым огоньком.
— Так ты меня избегаешь?
— Конечно, избегаю, — призналась Норин. — Ты сам хотел этого. — Она опустила взгляд в чашку с кофе.
Рамон оценивающе оглядел свою собеседницу. Она поймала его взгляд и покраснела.
— Я чувствую себя мухой на иголке. Может, перестанешь пялиться? Понимаю, ты считаешь меня кем-то вроде маньяка-убийцы, но не стоит оповещать об этом окружающих.
Он ухмыльнулся.
— Я не произнес ни слова.
— Нет, — согласилась она с хриплой усмешкой, — но тебе достаточно только взглянуть… Твои глаза сказали все за тебя.
— И что же они тебе сказали?
— Что ты винишь меня в смерти Изадоры, — ответила она тихо, — что ты ненавидишь меня, что каждое утро просыпаешься с мечтой, чтобы вместо нее в том гробу оказалась я. — (Он, крепко сцепив зубы, молчал.) — Ты можешь не поверить, — продолжала Норин, — но иногда и я мечтаю о том же. Никому из вас не приходит в голову, что я тоже ее любила. Я выросла вместе с Изадорой. Временами она была жестокой, но могла быть и доброй, если хотела. Мне так ее не хватает.
Рамон процедил сквозь зубы:
— Но ты нашла странный способ доказать свою любовь — бросила ее умирать.
Норин закрыла глаза: снова закружилась голова, снова стало трудно дышать. Однако несколько секунд спустя она подняла голову — бледная, но спокойная.
— Мне пора идти. — И медленно, точно рассчитывая каждое движение, поднялась, держась за спинку стула.
— Ты спишь? — вдруг спросил он.
— Хочешь узнать, дает ли моя совесть мне уснуть? — бросила она, холодно улыбаясь. — Нет, если тебе интересно, не дает. Я бы спасла Изадору, если бы смогла.
Она выглядела болезненно-бледной, будто недоедала или не высыпалась.
— Ты никогда не рассказывала, что же в самом деле произошло.
— Я пыталась, — напомнила она, — но никто не хотел услышать правду.
— Может, я хочу сейчас.
— Слишком поздно. — Она взяла поднос. — Ты опоздал на два года. Я бы с радостью рассказала тогда, но теперь… зачем? Какая разница? — Ее взгляд был совершенно пустым.
Норин повернулась и понесла поднос на мойку. Затем, не оглянувшись, вышла из зала и направилась к лифтам.
Рамон проводил девушку взглядом, полным горечи и сожаления. Похоже, он никогда не перестанет ее обижать. А когда-то, помнится, ему было стыдно, что Норин обижают все Кенсингтоны — ее даже не позвали участвовать в свадьбе. Изадора всякий раз демонстративно делала вид, будто кузины вообще не существует. Похоже, она ревновала?
Изадора была красавицей, душой общества, грациозной и элегантной, но, в отличие от Норин, пустой внутри. Рамон закрыл глаза, и холодок пробежал по его спине при воспоминании о той жуткой ссоре перед его отъездом в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25